— Я приеду вечером, — объявляет мне Сторм, когда мы приезжаем к моему дому, — раньше не получится. Надо перенести и отменить запланированные встречи и съездить в полицию. Обещай, что мы поговорим. Какую еду ты любишь? Заказывай, я привезу к ужину.
Я не могу удержаться от едкого смешка. Дожил. У супруга рыльце в пушку и это попытка подмазаться? Нет, Сторм, мне не нужна благотворительность. И любительского театра я насмотрелся.
— Не сегодня, — качаю головой. — Мне надо сутки провести без посторонних запахов, чтобы не усугублять симптомы.
— Я думал, ты не захочешь остаться один. Ты плохо спишь последнее время.
— Ничего. Приму снотворное, — альфа выглядит слегка обескураженно. Неужели он и вправду рассчитывал остаться на ночь в моем доме и отказ его зацепил? Или просто совесть не позволяет ехать по своим делам, когда муж болеет? Ну так надо напомнить, что у него своя жизнь, у меня своя, а брак — фикция.
— Ты можешь жить как обычно и не беспокоиться. В конце концов, я понимаю, что у тебя есть потребности, которые очень сложно игнорировать, — как можно бодрее говорю я, запихав куда подальше царапающее чувство раздражения, стоило только представить мужа в объятиях бывшего. — Тебя точно сегодня ждут в другом месте.
— Прекрати! — взгляд Колина полыхает такой ненавистью, что я зажмуриваюсь и вздрагиваю. — С Натаном Фицроем все давным-давно кончено.
«Только осталось самого себя в этом убедить, да?» — думаю про себя.
— Я пойду, — открываю дверцу машины, — не провожай меня.
Визг покрышек еще звучит в моих ушах, когда я еду в лифте и считаю от ста до единицы, чтобы унять некстати подступившие слезы и молоточком стучащую мысль о том, что вряд ли муж проведет эту ночь в одиночестве.
====== Глава восемнадцатая ======
Умом я понимаю, что дома мне делать нечего — произошедший странный приступ требовал немедленного обращения к врачу, но… Одна только мысль, что в мою тайну, боль, стыд и самый затаенный страх придется посвятить человека, который за короткий срок пробудил в душе раздрай и смятение и принес в мою размеренную жизнь кучу неприятностей — все благие намерения следовать медицинским предписаниям катятся в ад. Не могу и не хочу. Особенно после того, как увидел, какими глазами мой муж смотрел на Натана Фицроя. Идеально прекрасного и лишенного каких-либо проблем. А что придется увидеть в его глазах, когда муж узнает про мой диагноз? Брезгливость от того, что ему достался в нагрузку дефектный омега? Презрение из-за того, что я не способен даже на то, что в человека моего пола должно быть заложено природой? Или унижающая жалость? А может, холодный рациональный расчет сроков, в которые Колин Сторм может стать безутешным вдовцом и найти утешение в объятиях настоящей любви? Ни за что. Никто мне не нужен. Сам справлюсь.
Скидываю с себя одежду и обувь и чуть не бегом отправляюсь в ванную. Надо вымыться. Убрать со своей кожи любое напоминание о чужих страстях и приязнях, пройтись жесткой щеткой по всему телу, оттирая несуществующие молекулы посторонних запахов, раздражающих, как хлебные крошки в кровати, а холодным завершающим душем заморозить все чувства, что я испытываю к собственному мужу, стоит только начать о нем думать.
Моим планам мешает телефонный звонок. Приходится возвращаться и рыться по карманам. Наверняка Сторм или полиция, но это, как ни странно, оказывается профессор Морстен. На ловца и зверь бежит. Делаю глубокий вдох и, с жизнерадостностью приговоренного на смертную казнь, принимаю вызов. Ох, и всыплет мне отец Микки за пренебрежение к здоровью и несоблюдение протокола исследования по первое число.
Но док, после того, как выслушал краткую версию случившегося, удивляет меня. Сперва просит оценить самочувствие по десятибалльной шкале, затем уточняет, из какого материала была пошита одежда, в которой я был в момент приступа, а потом непререкаемым профессорским тоном требует, чтобы я перетерпел свое желание вымыться и дождался его. На мое «почему» Рутгер Морстен отвечает, чтобы я не тратил времени и садился за заполнение дневника, если еще не сделал этого, а он приедет максимум через полчаса, и тогда мы поговорим.
— Полежи еще десять минут и можешь идти в душ, — доктор забирает пустой стакан, в котором был крепкий сладкий чай. — Или еще стаканчик?
Я качаю головой. Морстен прибыл во всеоружии — защитный костюм, маска, перчатки, чемоданчик с батареей пробирок, трубочек, пластырей и прочих штучек, названия которых я не знаю, нужных, чтобы взять у меня анализы и пробы. Он даже прядку волос отстриг, мотивируя тем, что не взял образец в мой первый визит в клинику. Но мои невразумительные извинения и обещание приехать сразу, если похожие симптомы повторятся, доктор не принимает.
— Не думал, что скажу это, но ты поступил правильно, — я, до этого рассматривающий свою перевязанную эластичным бинтом руку, перевожу недоуменный взгляд на профессора. Мои сомнения и страхи, что, на лице написаны?
— Док, спасибо, что понимаете. Мои отношения с мужем не позволяют пока ему все рассказать…
Теперь пришел его черед посмотреть на меня с удивлением.
— Нет, Хави, мужу сказать надо и как можно скорее. Я говорил о том, что ты принял правильное решение и не поехал в клинику, а справился с приступом, не принимая лекарств. Фильтры были отличной находкой. Да, в больнице тебе бы оказали помощь, блокаторы решают проблему за считанные секунды, но это бы отбросило нас от долгосрочной цели.
— Но если я и дальше буду так бурно реагировать? А ведь я только один день не принимал лекарств. Может, оставить все, как есть и просто…
— Хави, повторяю, это тупик. Продолжать повышать дозировки и добавлять одни блокаторы к другим уже не имеет смысла.
— Тогда давайте меня госпитализируем, — в отчаянии заявляю я. — Раз уж у меня не получается…
— Хави, — Морстен смотрит на меня так, что я давлюсь словами. Ну да, я посмел усомниться в успехе поиска лечения, но если дальше будет то же самое, то и на улицу не выйду. Да, это все равно бы произошло, но я справедливо полагал, что мне до такого этапа в развитии болезни еще лет семь-восемь. А как же мои планы и мечты? — Ты не знаешь, чего просишь. В стерильной обстановке без естественной нагрузки твой иммунитет еще сильней пострадает и тогда без лекарств и маски ты никуда не сможешь выйти. Никогда.
— Но Микки почти всю жизнь провел в… — ох, зря я это сказал, потому что в глазах профессора мелькнула такая боль и тоска, что я отвешиваю себе мысленную оплеуху.
— Провел, — безжизненным, надтреснутым голосом отвечает профессор, — и до последнего времени я был убежден, что поступал правильно, ограждая сына от вредных для его здоровья условий. Но мой мальчик наплевал на все меры предосторожности, когда влюбился и решил родить ребенка. Он убеждал меня, что болезнь не страшна, когда рядом истинная пара, да и показания их с мужем анализов говорили, что все должно сложиться хорошо и беременность пройдет замечательно. Только в жизни оказалось не так радужно. Иммунитет сына формировался в комфортных условиях. И оказался не готов к существованию в условиях нагрузки, даже с учетом того, что Тони идеально Микки подходил и конфликта феромонов не происходило…
— Но ведь методика лечения и исследования основана на ограничении опасных запахов?
— Да. Методика и исследования, — доктор криво усмехнулся. — В прошлом году один швейцарский гений продемонстрировал результаты десяти лет применения альтернативной методики, по которой пациенты целенаправленно тренировали свой иммунитет и восприимчивость к запахам, постепенно увеличивая время пребывания без блокаторов вне больничных стен и расширяя круг общения.
— И что, все вылечились или встретили свою истинную пару? Шарлатанство же.
— Во мне тоже было полно скепсиса, но, знаешь, сколько исполнилось самому взрослому пациенту? Тридцать пять, Хави. До такого возраста доживали единицы, последний случай такого долгожительства был двадцать лет назад. Но жизнью назвать то, в каком состоянии находились эти люди, нельзя. А нам показали довольного собой и окружающими омегу, который пользуется парочкой блокаторов с минимальной дозировкой. И да, он действительно встретил своего истинного и был к моменту конференции счастливым папой полуторагодовалого ребенка.
