— Вижу цель!.. — Бросает Булгаков, уже не заботясь о том, слышат его или нет, цепко удерживая в поле зрения шпиона.

Дистанция для стрельбы слишком дальняя. Но медлить нельзя: У-2 тянется к большой туче, скроется в ней, и больше его не увидишь.

Булгаков дал прицельную очередь из пушек.

Вроде пустил струю дыма разведчик… И тотчас же туча поглотила его вместе с дымом.

Еще одна пушечная очередь была послана в то место, где он нырнул — наугад. Молниеносные огоньки трассы куснули облако…

Вернувшись на аэродром, Булгаков, собственно, не знал, как докладывать: сбил он нарушителя или не сбил. И никто об этом не знал. И все ходили хмурые, подавленные неизвестностью. Лишь несколько часов спустя было принято радио от морских пограничников: разведчик, дымя, снижался над морем. Вот тогда потянулись руки к Булгакову — поздравить. Он отвечал крепким пожатием. Люди спрашивали — он рассказывал, рисовал даже схему на снегу. Вообще-то "достал" нарушителя на последнем пределе.

Богданов хвалил его за боевую инициативу: оставил Вадима, а сам пошел. Здорово сообразил!

Через несколько дней пришли газеты с сообщением, в котором указывалось, что самолет-нарушитель был перехвачен советским истребителем и атакован. После чего нарушитель удалился в сторону моря…

А вскоре летчикам стало известно, что капитан Булгаков Валентин Алексеевич награжден орденом Красного Знамени.

Прилетел генерал — вручить летчику боевую награду от имени Президиума Верховного Совета. Было построение, митинг, торжественные речи. Генерал отметил, что во время боевой тревоги толково действовал и капитан Зосимов, что неплохо сработал также расчет командного пункта.

Закончив одно дело, генерал, раз уж прилетел на дальний аэродром, исполнил и другое: заглянул в штаб части, проверил некоторые службы, обнаружил немало такого, что ему не понравилось. Подполковнику Богданову, хозяину здешнему, влетело. Никаких оправданий генерал слышать не хотел. Трудности отдаленной местности? Нечего кивать на Петра!.. Трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать. Генерал отчитывал Богданова и еще нескольких офицеров, закрывшись с ними в кабинете, отчитывал вполголоса, все время повторяя, что не хочется нынче настроения портить.

Прошло еще несколько дней. Ту мгновенно сложившуюся в боевом полете идею Вадим Зосимов так и не развернул, хотя времени на это теперь было достаточно. В его душе осталось твердое убеждение, что поступил он правильно, и — ни капли сожаления или зависти. Те, кто знал о происшедшем — в первую очередь Богданов, офицеры КП, ведомые летчики, — не затевали разговоров на эту тему и лишь при встрече с Зосимовым посматривали на него как-то по-новому.

Ни разу ни о чем таком из ряда вон выходящем не заикнулся и Булгаков. Будто ничего и не случилось вовсе. Наверное, за самоотверженность, проявленную одним из двух, во имя высших интересов, нельзя благодарить, точно так же, как не принято благодарить за дружбу.

А далее служба в эскадрилье пошла своим порядком: полеты, дежурства, учения. И все бы хорошо, только вот не знал Вадим, что теперь делать с рапортом о переводе в другое подразделение. Вадим не думал отказываться от своей воинствующей позиции в тактической подготовке и вместе с тем понимал, скорее интуитивно, что рапорт подавать уже не время. Тот же Яков Филиппович, мужик разумный, многознающий, может усмотреть в таком рапорте какой-то демарш обойденного славой, что ли. Могут заподозрить что-то в этом роде и другие, хотя совесть Вадима чиста как стеклышко. Рвать или жечь заготовленную бумагу Вадим не стал, а засунул ее подальше, на самое дно своего ящика с документами.

Ничего не поделаешь. Видно, придется еще поработать и послужить с Булгаковым бок о бок.

VIII

Вдруг проснулась сопка Безымянная. Считалась она давно угасшим вулканом. Экспедиция вулканологов, работавшая в этом районе, уделяла внимание другим сопкам, а Безымянной совершенно не интересовалась. Но вот однажды утром прокатилась легкая волна землетрясения. Вслед за тем что-то заклокотало, загудело, и вершины сопки не стало — будто Безымянная, вдруг разгневавшись, хватила своей нарядной снежной шапкой о землю. Султан дыма и пепла поднялся на огромную высоту. Над образовавшимся кратером стали просвечиваться сквозь дым багровые полосы.

Такую картину наблюдали жители селения, расположенного в десятках километров от Безымянной. К счастью, это был ближайший к вулкану населенный пункт.

Подъехавшие часа через три после начала извержения вулканологи уже того не увидели: туча пепла заволокла и сопку и весь горизонт. Мельчайшая пыль, напоминавшая цементную муку, повисла в воздухе. Стало пасмурно. Взошедшее солнце тускло светилось оранжевым диском, на него свободно можно было смотреть. Пепел скрипел у людей на зубах, заставлял чихать ездовых собак, набивался во все щели. Вскоре он покрыл довольно плотным слоем все окрест. Зимы с ее белыми снегами вдруг не стало. Простерлась серая безжизненная пустыня…

Сопка Безымянная была слишком далеко. Никаких признаков начавшегося извержения гарнизонные жители не уловили. Слабые колебания почвы поутру были восприняты, как обычное явление. Маленькие землетрясения в здешних местах довольно часты. Лишь несколько дней спустя прочитали в газетах небольшую заметку: "Безымянная приобретает имя". Ещё через недельку пришел журнал "Огонек" с фотоснимком извергающегося вулкана.

Ко всему можно привыкнуть. В первое время пребывания здесь новоселы вскакивали по ночам, заслышав подземные толчки и скрип деревянных перекрытий, хватали детей вместе с одеялами, выбегали из домов. А потом, при повторных толчках, только просыпались и вставали с постелей. А еще поживши, спокойно досматривали сны.

Вадим пожалел, что как раз в это время он в отпуске и не может полететь в сторону Безымянной да посмотреть на нее. Настоящий вулкан, настоящее извержение — такое где еще увидишь, как не здесь?

Не усидел дома. Пошел на аэродром, встретился с Булгаковым. И тот как ни в чем не бывало, вроде и спору между ними никакого не было. Ну и Вадим взял его тон.

— Над Безымянной был, Валентин Алексеевич?

— Конечно! — Булгаков хитро подмигнул. — И днем и ночью.

— Здорово работает?

— Там такой высоты султан, что на МИГе не перепрыгнешь. Я вокруг него несколько виражей сделал. А ночью горит, как огромный костер.

Булгаков охотно и долго рассказывал о Безымянной, не выпуская инициативы разговора. Видимо, ему не хотелось, чтобы Вадим заговорил о чем-нибудь другом.

— Пойду, а то дома жена и дети плачут, — сказал Вадим, поднимаясь.

— А-а-а… Жена когда уезжает в отпуск? — спросил Булгаков.

— Уже скоро. Путевку ждем, — ответил Вадим и взялся за ручку двери.

Булгаков жестом задержал его.

— Ты вот что: молодым летчикам ничего не говори о вулкане. Я им нарочно не планирую маршруты в сторону Безымянной. А то полетит какой-нибудь Зеленский, еще в сопку ткнется…

— Ладно, буду держать язык за зубами.

Было далеко за полночь. В сонной тишине весь доп внезапно пошатнулся, будто какой-то исполин шел впотьмах и задел могучим плечом людское жилище. Послышался треск.

Вадим и Варя проснулись. Землетрясение, хоть и слабое, гипнотизирует человека своей зловещей неизвестностью.

Через минуту после первого толчка последовал второй, значительно слабее — его можно было заметить лишь по качнувшейся на шнуре электролампочке.

— Затухающие… — успокоительно молвил Вадим.

И только он это сказал, как весь дом сдвинулся и затрещал, словно деревянный ящик под ударом обуха. Поднялась пыль, что-то звякнуло и разбилось в посудном шкафчике, покатился по полу керогаз. Толчки участились. Деревянные перекрытия скрипели, угрожая обрушиться.

— Буди соседей, я хватаю детей! — скомандовал Вадим.

Варя бросилась из комнаты, застучала кулаками в соседнюю дверь.