Они радостно, облегченно вдыхали смолистые запахи сосны и пихты, пресноватый аромат грибов. Видимо, пока теплоход спускался вниз, прошли на Падунице дожди: были видны развороченные бурливыми потоками расщелины, на мягкой земле отпечатались раздвоенные копыта лосей, под ноги заманивающе высылали хромовые шляпки маслят. Серебров приподнимал тяжелые нижние ветви пихт, будто подолом, прикрывшие землю. Там твердо и независимо стояли кряжистые «мужички» — белые грибы на толстых ножках. Вера, став на колени, срезала их. Серебров складывал грибы в предусмотрительно захваченную авоську.

— Благодать какая! — радовалась Вера. — Как здесь хорошо, Гарик!

— Пойдем дальше. Там еще лучше, — заманивал; он ее выше. Ему хотелось подняться на самую вершину гряды. Казалось, что оттуда откроется вовсе необыкновенное, еще ни разу не виденное. И действительно, на самом гребне, где опять были луга и стоял покинутый починок с дряхлыми домами, перед ними; распахнулся широчайший простор, с неоглядно раздвинувшимся горизонтом. От этой широты казалось, не стоишь на земле, а паришь над рекой и полями.

— До чего красиво! — воскликнула Вера и не отстранилась, когда он привлек ее к себе. От долгого поцелуя перехватило дыхание. Серебров растрогался и дрогнувшим голосом проговорил:

— Давай мы останемся с тобой здесь и на теплоход не пойдем.

— Опять! Выдумщик! — рассмеялась она.

— Нет, серьезно. Я там оставил записку.

— Болтунишка. Когда ты перестанешь фантазировать!

Они присели. Далеко внизу открывалась излучина реки, обрамленная ельником. Их теплоход — маленькая белая игрушка, еле заметные, похожие на стрелки компаса, байдарки.

— И мы одни, — прошептал, уважая тишину, Серебров и положил Вере на колени голову. — Ой, как хорошо, не умереть бы, — вспомнил он рякинскую поговорку.

— Дурачок какой, — так же тихо прошептала она, ероша его волосы.

Вдруг снизу раздавись короткие дальние гудки.

— Что-то случилось! — встрепенулась Вера.

— Все в сборе, — сказал спокойно Серебров. — Видишь, они Уже убрали трап и теперь отчалят от берега.

у Веры в лице сначала отразилась растерянность, потом «беспокойство. Она вскочила.

— Ведь ты говорил два часа. Ты врал, что ли? — возмущенно крикнула она.

— Врал.

У Веры лицо побледнело.

— Ты поступаешь со мной, как с безгласным существом, — прошептала она возмущенно и кинулась вниз по тропе. Серебров догнал ее, преградил дорогу.

— Негодяй! — отбивая его руки, воскликнула она. — Опять?!

Он упал на колени, обхватил ее ноги руками.

— Ну, Верушка. Я прошу тебя, останемся. Ну, останемся. Я же тебя люблю, — бормотал он. Она вырывалась из его рук, отталкивала его от себя, но он не давал ей идти.

— Я закричу, — размазывая по лицу слезы, пригрозила она и, не доверяя своему голосу, позвала: — Помогите!

Серебров усадил Веру рядом с собой на поваленную грозой березу и, держа ее за руки, поощряюще сказал:

— Надо посильнее, ты кричишь для отвода глаз.

— Помогите! — уже громче повторила она и, вырвав руку, с досадой ударила Сереброва по спине. — Дурак какой! Ну, что ты со мной делаешь? Врун! Зачем сказал, что два часа…

— Ударь еще, — просил Серебров, не выпуская Веру. — И еще крикни. Это у тебя хорошо получается. Но кричи не громко, а то те, с кедами, которые устали, раз-раз прискачут сюда.

Вера взмахивала в отчаянии свободной рукой.

— Пусти, ну, пусти же. Что о нас подумают? Что? — и зажмурила глаза, представляя те ужас и позор, которые ожидают их.

А на теплоходе поднялся переполох. Гудела сирена. Какие-то сердобольные туристы скандировали: э-а, э-а! Наверное, очкастый массовик, просадивший весь запас своей энергии в первой половине пути, вновь воспрянул духом и, размахивая руками, призывал кричать: Вера! Вера! Сереброва они, конечно, не думали искать.

— Какой позор, какой позор! — повторяла Вера… Ей представилось, как на виду всего теплохода они выберутся вдвоем из леса. И ругань, и двусмысленные шуточки. Серебров тоже вообразил эту картину.

— Знаешь, как-то не по себе. Надо все-таки оберегать свой авторитет, давай не пойдем.

Крикуны успокоились. Очевидно, попутчики нашли послание Сереброва. В нем он благодарил организаторов экскурсии и команду теплохода, возносил существующие и несуществующие их добродетели и извещал, что остается со своей невестой в Синей Гриве. И «англичанка» Ирина Федоровна, наверное, уразумела, что Серебров не шутил, когда прочла его просьбу воспользоваться мощью грузинистого Гоши и сдать Верины и его вещи в камеру хранения на Бугрянском речном вокзале.

Теплоход еще раз длинно, с укоризной прогудел, давая знать, что складывает с себя все заботы о таких самоуправных путешественниках, и Вера с Серебровым увидели, что белая их посудина, наполняясь музыкой, выбирается на середину реки.

— Даже всплакнуть хочется, — проговорил он, выпуская Веру. Она вскочила и замахала руками. — Они думают, что ты им желаешь доброго пути, — расшифровал Серебров ее жесты. Вера с прежней досадой ударила его по спине.

— Противный!

Теплоходик, словно утюжок, вспарывая гладь воды, двигался к повороту и вот уже скрылся за гривой пихтача.

— Я тебя совсем не люблю, — объявила Вера.

— Теперь уж это не имеет значения, — подбирая авоську с грибами, откликнулся Серебров. — Будет брак по расчету. Я женюсь на тебе, потому что ты дочь банкира.

— Ох, Серебров! — простонала она. — Нахал из нахалов!

А он обнял ее и, не давая ей двинуться, проговорил:

— Милая моя страдалица, прости меня. Прости меня, Верушка.

Она вырвалась из его рук, вздохнула и практично сказала:

— Но у нас ведь ничего нет. Ну, что ты за авантюрист?

— Я твой муж, — откашлявшись, строго сказал Серебров. — И прошу с должным почтением… Авантюрист? Да что это такое?!

— Муж, объелся груш. Авантюрист, узурпатор, завоеватель, фараон, фанфарон, — старательно подбирала она прозвища, спускаясь по тропинке.

— Ты дело подменяешь болтовней, — усовещал ее Серебров. — Ты беззаботный человек. Ты пошла в одних босоножках и праздничном платье, а у меня есть спички, нож, авоська, деньги, документы. У Робинзона Крузо было гораздо меньше запасов, чем у меня. Сейчас купим сапоги, ватники, поставим шалаш, создадим рай.

Вера сняла босоножки и пошла босиком, оставляя отпечатки на влажной земле.

— Умница, бережешь обувь, — веселился Серебров. — Я буду целовать твои следочки, — и он действительно, став на колени, трижды чмокнул ее следы.

— Ой, коварный хитрюга, разбойник, тиран, — придерживаясь за ветки елей, говорила уже без злости Вера.

— Кровопиец, вампир, бандит с большой дороги, — помогал он ей пополнять запас прозвищ.

На тропинке лежали редкие желтые листья. Ветер вытрепал их из — еще зеленых березовых крон. Эта примета осени вызвала у Веры испуг.

— Мы же замерзнем, — вырвалось у нее.

— А спички? — тряс он коробком.

Сереброву было легко и весело оттого, что он осуществил задуманное, оттого, что Вера была с ним, остальное его не тревожило: ни мнение Ирины Федоровны, ни жалобы руководителей экскурсионной поездки. Когда они вышли к дебаркадеру, на берегу было безлюдно. Дом, магазинчик с дверью, перекрещенной железными накладками, красные и белые треугольники бакенов, ульи. На крыльце дома появилась некрасивая, мужского покроя женщина с короткими седеющими волосами, которые удерживала широкая гребенка. Женщина с хмурью в лице окинула их взглядом.

— Здравствуйте, — заискивающе поприветствовал ее Серебров, пряча за спиной авоську.

— Это вы, бродяги, опоздали на теплоход? — низким, сиплым голосом спросила женщина и достала из кармана жакетки пачку папирос.

— Мы, — подтвердил беспечно Серебров. — А у вас есть молочко четырехпроцентной жирности?

— Вы хоть кто такие? — прикуривая, спросила женщина. Глаза у нее, пожалуй, были добрые, понимающие, и это Сереброву понравилось.

— Мы муж и жена, — ответил он и, не сбиваясь, снова спросил, есть ли молоко.