Литмир - Электронная Библиотека

   — Это одному Богу и известно, — сказал он.

   — Охо-хо. — Чабан по-стариковски сгорбился, хотя был ещё не стар, кости у него простуженно заскрипели. — Дай Бог твоему народу удачи, — пробормотал он, — сил для победы... Если вы не свернёте шею этому чёрту, то кто же тогда свернёт? Охо-хо! — Чабан посмотрел на Корнилова, разжевал какую-то крупинку, попавшую на зубы. — Ты женат?

   — Женат. У меня дочка и сын, — Корнилов ощутил, как у него дрогнули губы, выдали его внутреннее состояние, — с женою в России остались.

Чабан сочувственно покачал головой.

   — Да-а... Тебе их, надо полагать, сильно не хватает.

   — А ты как думаешь, отец? — Голос у Корнилова невольно дрогнул.

   — Давно находишься в пути?

   — Больше недели.

   — Ты отдохни здесь, задержись. — Чабан показал на топчан. — Тут тебя никто не найдёт, не тронет. Я, ежели что, покараулю. А если кто-то из незваных гостей покажется, я тебя очень надёжно спрячу. У меня есть несколько укромных мест. Никто не найдёт.

Корнилов согласно кивнул. Он чувствовал, как его пробивал озноб, так обычно бывает, когда человек собирается серьёзно, надолго заболеть. Чабан произнёс ещё что-то, Корнилов слов не разобрал, уловил только интонацию и вновь согласно кивнул.

Через десять минут он спал — слишком уж выдохся за прошедшую неделю. Сон под корягами, под елями, в сырости, на холоде, под звук дождя — это не сон. Только сейчас Корнилов, отойдя немного в тепле чабанской избушки, убаюканный гудением печки, весёлым щёлканьем поленьев, спал по-настоящему — безмятежно, будто ребёнок, шевелил во сне губами и улыбался.

Чабан долго сидел около Корнилова, потом вышел на улицу, зорко глянул в конец тёмной, проложенной среди камней и травы тропки — не появится ли кто там, но тропка была пустынна, пропитана водой — между камнями плескались целые озера, другой дороги к колыбе не было, и чабан, успокоенный, присел на сосновый чурбак. Закурил трубку, упёрся руками в колени, пробормотал горестно:

   — Охо-хо!

Он просидел так часа четыре, караулил своего гостя, и все четыре часа Корнилов спал не просыпаясь.

Когда Корнилов проснулся, то невольно поморщился от боли, в ушах стоял звон — он ощущал себя так, как человек, который должен был заболеть, но не заболел, — с ломотой наружу выходила набившаяся в его тело хворь... Чабан подал ему воду в ковше — налита по самый край.

   — Выпей, русский, вода ягодная, — сказал он. — Полегчает.

Корнилов выпил, отёр рукою рот.

   — Спасибо. Мне пора идти дальше.

   — Отдохни ещё немного.

   — Не могу. Спасибо. Меня там... — Корнилов махнул рукой в сторону кудрявой задымлённой горы, к которой прилипло плотное серое облако, под завязку напитанное водой, далеко за этой горой находилась Россия. — Меня там ждут.

   — Понимаю. — Чабан наклонил голову, вид его сделался печальным. Он сгорбился, закряхтел, словно на него навалилась непомерная тяжесть, и вышел из колыбы.

Через несколько минут вернулся, держа в руке холщовый мешок, под самое горло набитый едой. Протянул мешок Корнилову:

   — Держи, русский! Тут — баранина, варёная кукуруза, брынза. И-и — пойдём, я тебя выведу на нужную тропу.

   — Спасибо, — растроганно поблагодарил чабана Корнилов. — Может быть, мне когда-нибудь удастся отплатить вам тем же — таким же добром.

   — Мир тесен, — философски заметил чабан, подхватил топорец, служивший ему одновременно и посохом, накинул на плечи дзюбенку и ткнул перед собою рукой: — Вперёд!

Размокшая земля чавкала под ногами, от кустов поднимался пар, тяжёлые, набрякшие водой стебли коровяка нависали над тропой, чабан аккуратно отводил их рукой в сторону, давал возможность пройти Корнилову.

Они опустились в затуманенную сырую долину, на дне которой плескалась, журчала задиристо, прыгала с камня на камень небольшая речушка.

   — Здесь водится хорошая форель. — Чабан ткнул топорцом в воду.

Едва поднялись на соседнюю гору, как туман неожиданно расползся, как гнилая ткань, и выглянуло солнце, яркое, безмятежное, по-летнему горячее, словно на дворе хозяйничал не август, печальный предосенний месяц, полный-хмари и дождей, а всё ещё стояло лето, — каждая балка, каждый прутик заиграли, заискрились, засветились яркими цветами.

Чабан одобрительно качнул головой. Через пару часов он попрощался с Корниловым:

   — Эта тропка приведёт тебя на Карпаты. А вера на Карпатах кругом — русская... — Чабан перекрестил своего спутника: — Иди!

Попался Корнилов через два дня после встречи с чабаном.

Дожди шли не переставая, одежда на Корнилове от того, что не просыхала, начала плесневеть. Продукты, выданные чабаном на дорогу, подходили к концу, хотелось пить.

Воды, конечно, было полно в замутнённых, взбесившихся от дождей ручьях, но пить эту воду было нельзя — слишком грязная, да и к ручьям нельзя было спускаться — берега крутые, скользкие, если даже по ним спустишься, то потом наверх не поднимешься.

Корнилов подошёл к Ужу — вздувшейся, в клочьях пены реке, одолеть которую можно было только по мосту. О том, чтобы переправляться где-нибудь в другом месте, даже думать было нельзя — вода свивалась в стремительные глубокие воронки, грохотала, подмывала с корнями деревья и волокла их вниз, — мирный чистый Уж было не узнать. Река взбесилась.

Мост охраняли мадьярские посты: один с одной стороны моста, второй — с другой. На обоих постах, обложенные мешками с песком, стояли пулемёты, мрачно задирали в воздух стволы. Надо было рисковать, иначе на противоположный берег не перебраться. Корнилов поправил на себе шинель, складки загнал под ремень, выровнял их, поудобнее приладил к плечам ранец и по скользкой тропке заспешил к мосту. Ни дать ни взять фронтовик, отпущенный после ранения домой.

Остановившись у первого поста, он произнёс спокойно, недрогнувшим голосом:

   — Момент, я сейчас достану документы, — расстегнул шинель, чтобы забраться внутрь, но белобрысый веснушатый солдат, сидевший на бруствере, сложенном из мешков, милостиво махнул рукой: — Проходи!

То же самое сделал и солдат, стоявший на часах на противоположной стороне моста, — разрешающе махнул рукой, Корнилов в ответ кивнул и застегнул шинель.

Вдруг сзади послышался резкий сорочий вскрик:

   — Эй!

Корнилов не сразу понял, что это обращается к нему — ну будто бы к неодушевлённому предмету, а неодушевлённым предметом Корнилов никогда не был, — поэтому он на оклик не обернулся и спокойно двинулся дальше.

   — Эй, стой! Кому сказали!

Чуть придержав шаг, Корнилов оглянулся. К нему, на ходу застёгивая куцый, с короткими рукавами мундир, нёсся взводный — здоровый, похожий на лошадь, малый с квадратной нижней челюстью. Корнилов остановился.

   — Почему не отдаёшь честь офицеру? — заорал на него взводный.

   — Извините, не заметил, — пробормотал Корнилов виноватым тоном, вытянулся — отдал взводному честь.

   — Болван! — заорал пуще прежнего взводный, взмахнул рукой, как саблей. — А вы, болваны, чего пропустили этого человека? — закричал он на солдат, находившихся в пулемётных гнёздах. Снова рассёк ладонью воздух. — Задержать и доставить на гауптвахту! — Взводный ткнул кулаком в сторону Корнилова. — Пусть там разберутся, почему этот болван не отдаёт чести офицеру.

«Глупо попался, очень глупо». — Корнилов вздохнул. Бежать было нельзя — солдаты, находящиеся в пулемётных гнёздах, мигом бы скосили его.

Из караулки выскочили двое пехотинцев с винтовками. Встали у Корнилова по бокам, винтовки взяли наизготовку.

   — Вперёд! — вновь рассёк рукою пространство взводный.

Караульные повели Корнилова по тропе в деревню. Под ногами сочно чавкала жирная глина. Караульные переговаривались между собой, обсуждая какого-то незадачливого Петера, который пробовал поймать в мутной воде Ужа форель, но вместо этого сам стал форелью и чуть не утонул. Когда его вытащили, то вода лилась у Петера не только из ноздрей — лилась даже из ушей.

93
{"b":"559540","o":1}