Произошло это так: сотня шла вдоль границы и увидела на противоположной стороне китайский пост. В глинобитном утлом помещении поста находился всего один человек — китаец в старом халате, перевязанном пеньковой верёвкой. Недолго думая, Анненков вместе с сотней перемахнул через мосток и очутился за кордоном. Хоть и наряжен китаец был в рваный халат, а вооружён превосходно. На стене висела винтовка Маузера. Анненкову захотелось пострелять из этой винтовки, он сдёрнул её с гвоздя, зарядил и в следующий миг метким выстрелом сшиб ворону, летевшую вдоль границы, воскликнул восхищённо: «Игрушка, а не винтовка!» — и ускакал на свою сторону. Следом за командиром ускакала и лихая сотня.

Скандал получился на славу, разбирались с ним два министерства иностранных дел, России и Китая, дипломаты вынуждены были обменяться несколькими нотами, тем и обошлись. Сотник же Анненков как удивлял знающих его людей, так и продолжал удивлять. Это было в характере будущего атамана.

Из Кульджи Корнилов выехал в Аксу — это пять дней пути и четыреста трудных вёрст, затем повернул в Кашгар, в котором не был уже десять с лишним лет, и там неожиданно для себя ощутил некую острую печаль, узнав, что Петровский несколько лет назад скончался, а достойную замену ему так и не нашли. Противостояние же с англичанами продолжалось — правда, на более мелком уровне.

Нестареющий британский консул Макартни по-прежнему находился на своём посту и, узнав, что в Кашгар прибыл русский полковник, попортивший ему столько крови, поспешил появиться в русском консульстве — ему интересно было посмотреть на человека, с которым он вёл хитрые и тонкие игры десять лет назад.

Корнилов на него произвёл впечатление — небольшой, ладный, с загорелым до глянцевой коричневы лицом и обветренными губами, он объяснялся на чистом, не испорченном «китаизмами», английском языке, каким в Лондоне объясняются, наверное, только лорды. Чёрные глаза полковника были насмешливы.

   — Однако, — не выдержав, крякнул английский консул и сел с русским полковником пить чай.

Макартни очень интересовало мнение Корнилова о китайской армии, о нынешнем вооружении её и о перестройке, которую предпринял Цзай Тао. Полковник обстоятельно отвечал, Макартни беззвучно отхлёбывал из большой чашки чай, заправленный топлёным молоком, и изучающе поглядывал на Корнилова. Тот видел своего собеседника, что называется, насквозь, и на колючесть, прочно поселившуюся во взоре англичанина, внимания не обращал. Полковник, так же как и консул, пил чай с молоком, неспешно откусывал от куска сахара крохотные дольки, перекатывал их во рту, насмешливо щурился.

Прощаясь, Макартни неожиданно спросил:

   — Я так полагаю, вам приходилось бывать в Англии?

Лицо у Корнилова приняло удивлённое выражение.

   — Никогда в жизни, — сказал он. — Почему вы так решили, господин Макартни?

   — Вы пьёте чай по-английски, с молоком. Так пьют чай только в Англии.

   — Не только, господин Макартни. Чай с молоком испокон веков пьют в Сибири, поскольку считают это очень полезным, пьют на Алтае, пьют в Туркестане, в частности на Зайсане, и в казахских степях, где я жил. Там это дело обычное, совершенно рядовое.

Макартни наклонил голову:

   — Не знал, господин Корнилов.

   — У нас есть отличная пословица, господин генеральный консул: век живи — век учись!

Вид у Корнилова сделался отсутствующим, печальным — он на мгновение вспомнил Зайсан и себя, голоногого, в цыпках и ссадинах, в следующий миг печаль эта исчезла. Гость поспешил откланяться:

   — Честь имею!

   — Хорошие слова «Честь имею!», — по-английски чисто и чётко проговорил Корнилов. — Перед ними я готов стать на колени.

Шестого ноября Корнилов вместе со своим маленьким отрядом двинулся на север. В горах шёл снег. Таисия Владимировна с детьми была уже в Санкт-Петербурге, в доме отца.

Через месяц, десятого декабря, под звон синего петербургского мороза, сковавшего город железной рукой, Корнилов сделал в портретном зале Генерального штаба доклад «Военные реформы в Китае и их значение для России». Зал был полон, Корнилова долго не отпускали. Потом, как водится в таких случаях, устроили небольшую офицерскую пирушку.

На улице продолжал трещать мороз. В помещении было тепло, уютно, за изразцами голландских печей голосисто потренькивали сверчки. Хорошо было дома...

Выводы, сделанные в докладе Корнилова, имеют значение для России до сих пор.

Часть третья

ГЕНЕРАЛЬСКАЯ ГРАНИЦА

олковник Корнилов командовал Восьмым пехотным Эстляндским полком, привычно щёлкал каблуками, принимая рапорты блестящих полковых говорунов, прижимающих к напомаженным усам платки, обильно политые «одеколоном», а душою своей тянулся в Азию, на Дальний Восток, в места, хорошо ему знакомые.

Там полковник Корнилов был бы на своём месте, ощущал, что он нужен — никто не мог заменить его, в отличие от Эстляндского полка, в тех краях у него отдыхала душа...

Неожиданно он узнал, что в Отдельном корпусе пограничной стражи освободилась вакансия командира отряда. Отряды в пограничной страже были равны по своей численности и вооружению армейским бригадам, командовали ими генералы. Командир одного из отрядов Заамурского пограничного округа генерал-майор “Пальчевский подал рапорт с просьбой отправить его в отставку — подошёл, так сказать, возраст... Кормить комаров в дальневосточной тайге Пальчевский больше не желал.

Чётким, каллиграфическим почерком полковник Корнилов написал рапорт на имя начальника корпуса пограничной стражи генерала Пыхачёва с просьбой перевести в корпус, но рапорт решил не отправлять, пока не переговорит с Таисией Владимировной, когда жена даст добро, тогда он бумагу эту и отправит.

Вечером, за ужином, Корнилов сообщил жене о своём намерении.

Таисия Владимировна улыбнулась печально и одновременно благодарно:

   — Лавр, ты же знаешь, я за тобой, как нитка за иголкой: куда иголка, туда и нитка. Поеду куда угодно, даже на Северный полюс.

Полковник нежно поцеловал жену в висок:

   — Ты как декабристка. Только их суженые были такими верными и пошли за мужьями в рудники. Завтра утром я отправлю рапорт в канцелярию генерала Пыхачёва. Хотя... — Корнилов неожиданно замолчал, чёрные глаза у него посветлели, ноздри раздулись, полковник не выдержал и потянулся за штофом, в котором плавали лимонные дольки (Таисия Владимировна умела делать неслыханной вкусноты настойки на цитрусовых корочках), налил себе. Вынырнувший из штофа лимонный обрезок полковник выловил ножом из стопки, отправил обратно в штоф.

   — Что хотя? — прервала паузу Таисия Владимировна.

   — Отдельный корпус пограничной стражи подчиняется Министерству финансов, а Минфин со всеми своими потрохами до сих пор находится в зависимости от этого жирного кота Витте. Не люблю стоять навытяжку перед котами. Да при этом ещё — и это обязательное условие — преданно поедать их глазами. Тьфу.

Полковник выпил стопку залпом, пожевал всухую губами: закусывать не хотелось, да и заедать такую роскошную водку чем-либо было грешно. Чистый напиток — чистый вкус.

   — Но о Витте так много хорошего пишут газеты, — осторожно заметила Таисия Владимировна.

   — Заставить писать несложно, у Витте для этого есть рычаги. И главное — он может заплатить. — Корнилов в предупреждающем движении поднял указательный палец. — А покупать он умеет лихо. Продаваться — ещё более лихо. В Маньчжурии, в тамошних полях я не раз ощутил это на своей шкуре.

Корнилов замолчал — у него испортилось настроение.

Через полминуты вскинул голову, произнёс огорчённо, внезапно севшим голосом:

   — Бедная Россия! — И снова замолчал.