— Спасибо, ваше высокородие, что почтили...

Корнилов, прерывая старшего урядника, махнул рукой:

   — Роду я такого же, как и вы, урядник, так что нечего тянуться передо мной.

Подголов вытянулся ещё больше, пробормотал внезапно осипшим от волнения голосом:

   — Премного благодарен!

   — Полноте, урядник. — Корнилов достал из кармана серебряный портсигар с изображением порт-артурской крепости, звонко щёлкнул им, словно бы хотел проверить замок, перевернул. — Здесь есть надпись, специально выгравирована. — Корнилов поднёс портсигар к глазам, прочитал громко и чётко: — «Старшему уряднику Подголову И.В. за успехи в охране границы».

Полковник вручил портсигар Подголову.

   — Служу Государю и Отечеству! — запоздало гаркнул тот, прижал руки к бёдрам, будто находился в парадном строю. Глаза у Подголова сделались влажными.

Корнилова угостили дедовской ханкой. Полковник не отказался, выпил — ханку пили из оловянных солдатских кружек, — поймал кончиком языка последнюю каплю, прижал её к нёбу, раздавил, прислушался к вкусу. Почмокав выразительно губами, похвалил:

   — Хорошая хана!

На землю опустился вечер; в ясеневой листве прошелестел ветер, увидев высокое начальство, запутался в ветках и умолк сконфуженно; в небе зажглись мелкие, тусклые, будто их давно не чистили, звёзды.

   — В России, ваше высокородие, звёзды более радостные, чем здесь, — сказал Подголов полковнику, — что ни звёздочка, то будто свечечка в небе. Словно бы удача какая. А здесь... — урядник задрал голову, — здесь звёзды, наверное, и русских слов не понимают.

Василий Созинов подарил Подголову револьвер, который добыл в драке с Янтайским Лао, на досуге разобрал его, почистил, смазал. Не револьвер оказался, а загляденье.

   — Бой у него зверский, дядя Ваня, — сказал он, — осечек не даёт. У такого револьвера патроны даже без пороха и капсюлей стреляют. Держи! — Созинов вложил револьвер Подголову прямо в ладонь и, вздохнув, неожиданно услышал, как у него в горле что-то заскрипело, запершило, и увядший разом голос сделался влажным. — Мысль была себе оставить, но мне этот револьвер держать у себя нельзя. А тебе в самый раз.

   — Почему же тебе нельзя?

   — Он ведь принадлежал Янтайскому Лао. А Лао, ты знаешь, убил моего брата...

   — Ну, Ивана, может, убил и не Лао, а кто-то другой, из его разбойников, этого ведь никто не знает...

   — Лао убил... Точно Лао, — убеждённо произнёс Созинов, — я это дело вот чем чувствую, — он похлопал себя ладонью по груди, — мотором своим.

   — Ладно, не будем по этому поводу спорить, — проговорил Подголов тихо. — Спасибо тебе, брат, за подарок.

Через час полковник Корнилов отбыл с поста — его ждала Таисия Владимировна. Она относилась к числу женщин, которые никогда не надоедают — сколько ни будешь с ней общаться, всё равно это общение будет желанным, каждая встреча с нею — это встреча внове, вызывает ощущение тепла, благодарности, нежности.

Вскоре Таисии Владимировне предстояло возвращаться в Петербург, к отцу. Корнилов набрал ей целый мешок чаги, снабдил также разными китайскими снадобьями.

   — Не забывай про чудодейственную силу чаги, Тата, — наставлял он, передавая мешок жене.

   — Я всё запомнила, Лавр, и — записала.

   — Записала — это хорошо, Тата. Я тоже порой стал выпускать из виду важные детали, — Корнилов поднёс к виску пальцы, помял выемку, — раньше такого не было, а сейчас — увы... Поэтому тоже начал записывать себе в полевой блокнот: сделать то-то, сделать сё-то...

Через неделю на пост номер четырнадцать из штаба отряда пришло сообщение: младшему уряднику Созинову Василию Васильевичу присвоено звание урядника. На погонах у него теперь вместо двух лычек будут красоваться три.

Созинов к повышению в чине отнёсся спокойно. Хотя губы у него горько дрогнули.

   — Все свои лычки, все три, готов отдать за то, чтобы ожил братуха Иван. К лычкам готов добавить Георгия, — он поддел пальцем серебряный крест, — лишь бы Ванька мой был жив...

Смахнув комара, усевшегося на шею — здоровенный прилетел кровосос из тайги, наполнился, как бочонок, кровью, сделался рубиновым, — Подголов понимающе кивнул:

   — Я бы и свою лычку, широкую, добавил к твоим, не пожалел бы, лишь бы Иван был бы рядом с нами.

Созинов благодарно и печально махнул рукой, сощипнул кончиками пальцев что-то с глаз — то ли слезу, то ли налипь, то ли ещё что-то, со вздохом наклонил голову:

   — Спасибо тебе, дядя Ваня... Но чего не дано, того не дано... — Он снова вздохнул.

В августе одиннадцатого года полковник Корнилов получил новое назначение — стал начальником Второго отряда. Этот отряд был больше Третьего, считался в Заамурском пограничном корпусе генерал-лейтенанта Мартынова элитным.

Несколько раз Корнилов пробовал привлечь Мартынова на свою сторону — Сивицкий, несмотря на членов комитета по снабжению, продолжал гнать в корпус гнилую муку и гнилую рыбу, наживался на этом открыто.

Однако гораздо больше Сивицкого наживались разные его подрядчики, помощники, посредники, сводники, десятники, заместители с приказчиками и пристяжными — вся эта свора гоп-стопников с толстыми золотыми цепями, перекинутыми через плотные, набитые по самую пробку отменной едой животы, собравшись вместе, просто-напросто обгладывала заамурцев до костяшек.

У Мартынова всегда серело лицо, когда Корнилов заводил разговор о поставщиках гнилья в корпус и просил вмешательства. Генерал всякий раз демонстративно вскидывал пухлые ладони:

   — Голубчик, постарайтесь обойтись без меня, ладно? И очень прошу на будущее: не вмешивайте меня в это дело. Ладно?

   — Ваше высокопревосходительство, — голос Корнилова наполнялся звонкими укоризненными нотами, — ведь речь идёт о здоровье солдат целого корпуса...

   — Нет, нет и ещё раз нет, прошу вас, — Мартынов вскидывал ладони ещё выше, — не надо заботиться о здоровье всего корпуса, Лавр Георгиевич, заботьтесь лучше о здоровье вверенного вам отряда. О корпусе я позабочусь сам.

Так ни разу разговор с Мартыновым не получился. Прощался Корнилов с командующим заамурцев с тяжёлым сердцем.

Капитана Вилямовского, который первым, ещё до Корнилова, выступил против обирал и хапуг, уже не было ни видно, ни слышно, полковник пытался отыскать его следы, отгоняя мысли о том, что, может быть, этого человека уже вообще нет в живых. Сейчас, когда полковник набрал силу, капитан Вилямовский оказался бы во Втором отряде к месту — такие люди Корнилову были нужны. Однако поиски ничего не дали... был Вилямовский и пропал. Где он? Кто ответит?

Во второй отряд вместе с полковником перевелись старые знакомые — братья Созиновы, старший урядник Подголов, прапорщик Косьменко, чьи погоны украсила вторая звёздочка — Косьменко стал подпоручиком, Ребров, которому было присвоено звание младшего унтер-офицера — он проходил не по казачьему списку, а по ведомству матушки инфантерии, «царицы полей», подпоручик Красников... В общем, если собрать всех вместе да пересчитать, то человек пятьдесят наберётся.

Это были люди, которые полюбили Корнилова как командира, и других начальников себе уже не представляли — только Корнилов, и больше никто.

Именно тогда, за семь лет до революционных событий в России, и возникло, если хотите, звучавшее, как удар плётки по голенищу, наводившее ужас в Гражданскую войну слово — корниловцы.

...Обстановка на китайской территории накалялась. В Маньчжурии вспыхивали бунты, Монголия была разогрета, раскочегарена настолько, что достаточно было одного чирканья спички, чтобы пламя взвилось до небес.

Китайцы одинаково плохо относились и к русским, и к монголам, считали, что одни их обманывают, другие плохо прислуживают. Запах грядущего пожара носился в воздухе. Корнилов поспешил проводить жену в Санкт-Петербург: затевавшаяся заварушка могла быть серьёзной.

— Ох, Лавр! — опечаленно вздохнула Таисия Владимировна. Вид у неё был встревоженный, около губ пролегли непроходящие морщины — приметы увядания.