В Ольгинской сделали смотр юнкерскому батальону. Часть юнкеров произвели в прапорщики, а кадетов старших классов, уже вытянувшихся, с тоненьким пушком усов на лицах — в «походных юнкеров».

Двинулись дальше. С ходу взяли подряд несколько станиц — Весёлую, Старолеушковскую, Ираклиевскую. У станицы Березанской остановились: там собрались слишком крупные силы красных. Предстоял тяжёлый бой.

Кроме того, на подступах к Березанской Корнилов получил сообщение, что кубанский атаман Филимонов[48], к которому они шли, срочно оставил Екатеринодар, поэтому цель похода, очень тяжёлого, прозванного Ледяным, была потеряна.

Самое лучшее было — развернуться и уйти куда-нибудь в спокойное место, где ни пуль, ни холода, ни беды — ничего этого нет. Но где найти такое спокойное место?

   — Будем атаковать Березанскую! — решил Корнилов.

На станицу пошли в лоб, прямо на пулемёты, — и взяли её. Сделали это так стремительно, что многие из красных защитников станицы даже не смогли убежать — просто не успели.

Прапорщик Иван Ребров — старый знакомый — заскочил в одну из изб, там увидел лежащего на полу матроса с перевязанной головой — тот едва двигался, был бледен как бумага от потери крови. Ребров ткнул в него стволом маузера:

   — А ну, вошь большевистская, подымайся! Чего клёши в разные стороны раскинул? Обмарался от страха, что ли? Выходи на улицу!

Матрос застонал и с трудом поднялся с пола. На виске у него краснела свежая ссадина — видно, потерял сознание и, падая, ударился об угол лавки. Ребров вывел его во двор, приказал:

   — Становись на колени!

Матрос, не произнеся ни слова, отрицательно покачал головой.

   — Становись на колени! — что было силы рявкнул Ребров и, взмахнув коротко, ударил его рукояткой маузера.

Матрос выплюнул изо рта кровь и проговорил тихо:

   — Перед буржуйскими сволочами я на колени не встаю!

Ребров вдавил ствол маузера в затылок матроса, звонко щёлкнул курком и, стиснув зубы, проговорил:

   — Молись!

В ответ — угрюмое молчание.

   — Молись!

Матрос неспешно недрогнувшей рукой перекрестился. Ребров нажал на спусковой крючок маузера. Двор окутался жирным маслянистым дымом выстрела. Пуля снесла матросу половину черепа. Ребров, забрызганный кровью, с перекошенным лицом, выбежал со двора.

Люди начали ненавидеть людей, происходило некое бесовское превращение, на смену белому пришло чёрное, добру — зло, теплу — холод, надёжности — двуличие, любви — ненависть. Всё в мире поменялось местами, и конца-края этому страшному переделу не было видно.

В Выселках взяли в плен красного пулемётчика. Оказалось — немец. Корнилов выслушал коротким доклад о пленном и приказал:

   — Расстрелять!

Жестокость рождала жестокость.

Следом взяли ещё двух пленных, оба — немца. К их мятым солдатским папахам были пришиты красные ленточки. У Корнилова невольно дёрнулась щека, и он произнёс безжалостным тоном:

   — Расстрелять!

Шестого марта армия повернула на юг, направляясь к станице Усть-Лабинской. Сбоем взяли станицу Рязан скую, за ней — несколько горных черкесских аулов — Несшукай, Понежукай. Гатлукай, Шенжий, потом Калужскую и Новодмитровскую — казачьи станицы.

Новодмитровскую взяли в штыковой атаке. Дул резкий ветер, с неба сыпал мелкий дождь, который до земли не долетал — превращался в тонкие колючие льдинки, от такого дождя ледяной коркой покрывались не только выбившиеся из сил люди — обледеневали и лошади, обрастали твёрдыми, громыхающими, будто латы, панцирями, почти не могли двигаться. Тем не менее Корнилов постоянно подгонял армию:

   — Вперёд, вперёд, вперёд!

Станица стояла у бурной горной реки — вода неслась вниз, переворачивала камни, грохотала, пузырилась, вышвыривала на берега куски льда. Ударный корниловский полк вброд форсировал реку и в штыковой атаке смял позиции красных — атака была яростной, стремительной, раненых в таких атаках не бывает — погибают все.

Штаб решили разместить в доме, где находилось станичное правление. Около правления уже толпился народ. Слышались крики «Слава Корнилову!». Генерал относился к таким лозунгам равнодушно — не замечал их.

Когда он в сопровождении Хана Хаджиева поднимался на высокое крыльцо правления, на него свалился здоровенный, потный мужик в казачьей фуражке, лихо сдвинутой на ухо.

   — Кто такой? — спросил он у Корнилова, отёр крупной, испачканной ружейной смазкой ладонью лицо.

   — Корнилов, — спокойно ответил генерал, выжидающе глянул на здоровяка, тот в ответ хмыкнул и выхватил из-за пояса револьвер.

Опоздал он на несколько мгновений, Корнилов успел спрыгнуть с крыльца вниз, а здоровяк попал под выстрел Хана, тот всадил в него пулю почти в упор, здоровяк вскрикнул и повалился лицом вперёд, на ступеньки крыльца. Хаджиев спрыгнул вниз, к Корнилову.

   — Вы живы, Лавр Георгиевич? Пуля не зацепила?

   — Жив, — неожиданно недовольным тоном ответил тот. — Пули, слава богу, перестали меня брать.

Лучше бы он этого не говорил. Хотя погибнуть ему было суждено не от пули, но всё же...

Внутри дома, в правлении красные разместили корниловских разведчиков, взятых в плен, — все они были связаны и соединены друг с другом верёвкой. На полу валялись россыпи винтовочных патронов. Патроны лежали горами, целые, новёхонькие, с блестящими задками капсюлей. Было также много стреляных гильз. Тут же находились несколько раненых стонущих красноармейцев.

Один из них, лежащий в большой луже крови, открыл сожжённые жаром и мукой глаза, попросил Корнилова:

   — Браток, пристрели меня... Ну, пожалуйста! Очень мучаюсь. Больно.

Корнилов отрицательно покачал головой:

   — Нет.

   — Пристрели, прошу...

   — Нет! Я раненых не добиваю! — И, повысив голос, как в атаке, Корнилов скомандовал зычно: — В госпиталь его!

Раненый застонал и снова опустил голову в лужу крови.

   — В госпиталь его! — повторил приказ Корнилов.

В Новодмитровской к Добровольческой армии примкнул большой отряд кубанских казаков. Корнилов свежим силам обрадовался. Теперь у него под началом находилось девять тысяч человек. Артиллерийский парк также пополнился — насчитывал теперь шестнадцать орудий. Были и пулемёты — пятьдесят стволов.

Корнилов начал готовиться к схватке за Екатеринодар. В Екатеринодаре позиции прочно держала армия под командованием Сорокина. Драка предстояла нешуточная. Корнилов разбил Добровольческую армию на бригады, их получилось три — две пеших под командой генералов Романовского и Маркова и одна конная, которую возглавил генерал от кавалерии Эрдели.

У Сорокина же под началом было двадцать тысяч человек. Плюс четырнадцать орудий и несколько бронепоездов.

Готовясь к решительному бою с Корниловым, Сорокин издал следующий приказ: «В случае враждебного выступления в г. Екатеринодаре с чьей-либо стороны город Екатеринодар будет подвергнут артиллерийскому обстрелу; чрезвычайным комиссаром г. Екатеринодара назначается Макс Шнайдер; буржуазный класс Екатеринодара немедленно должен выступить на позиции для рытья окопов. Саботаж будет подавляться кровью и железом».

Корнилов, усталый, невыспавшийся, с тёмным лицом, с искорками седины, пробивающимися сквозь чёрные густые волосы, занял угловую комнату, одно окно которой выходило на реку, вспухшую под желтоватым, славно обильно политым конской мочой, льдом, второе — в поле, где были вырыты свежие окопы — позиции одного из полков, стоявшего во второй линии.

Напротив кабинета Корнилова в просторной комнате разместилась команда связи, рядом, по левую руку — штаб, чуть дальше — перевязочная комната.

Вечером, в пять часов, начали штурм Екатеринодара. Первым на штурм пошёл полк Неженцева.

После штурма выяснилось, что от полка осталось шестьдесят семь человек, сам же полковник был убит. Когда он поднимал людей в атаку, в него попали сразу две пули: одна — в голову, вторая в грудь — угодила точно в сердце. Тело Неженцева вытащили из боя, полк отступил.