Быстро и споро разбежались вои по башням и стенам. Задымили, зачадили костры под смоляными котлами. Понесли на стены лучники связки припасённых загодя стрел.

Мирная орда печенежская прошла мимо города за линией засечной, укрывая стада и животы свои. Мужчины вскоре вернулись конно и оружно и стали по урочным местам в засадах, как полагал военный уговор между Ильёю и ханом печенегов.

Вот полыхнули сигнальные костры на дальних подступах. Отворил священник двери храма деревянного, и запели монахи, женщины и дети: «Не имамы иныя помощи...» — прося защиты у милосердного Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и всех святых Его...

Пожилой дружинник лёг на землю и, прижав ухо к влажной поверхности её, явственно услышал гул.

   — Идут! — крикнул он свесившимся со стены копейщикам и лучникам. — Идут, но, видать, немного... Не вся орда идёт. Так, отряд один, может!

Орда возникла внезапно: вроде ждали, вроде готовились, а вот она — уж под самыми стенами. Но близко не подошла. От конной толпы отделились несколько всадников, подняли шапки на копья в знак мирных намерений, подскакали к воротам.

   — Позовите воеводу, — властно сказал пожилой худой воин на дорогом коне. — Воеводу Илью Муромца.

   — Здесь я, — ответил со стены Муромец. — С чем пришли?

   — С миром, — ответил всадник. — Я — Варяжко. Ярополка убиенного раб. А ты Муромец, стало быть?

   — Илья, Иванов сын, — ответил Муромец.

   — Отчиняй ворота. А хочешь, сюда выезжай. Ратиться нам не к чему.

Илья вышел за ворота. Лучники поймали на кончики стрел коней и всадников. Варяжко спрыгнул с коня.

   — Вона ты какой, — сказал он, глядя на Илью. — Стало быть, я тебя и раньше видел. Когда вы на Корсунь шли.

   — А я тебя не видал, только слышал про верность твою... — с уважением сказал Муромец.

   — Не время дружка дружку хвалить, — сказал худой и высушенный ветрами Варяжко. — Идёт на Киев беда новая. Куманы.

   — Слыхал.

   — Ты слыхал, а я от них убегаю! Печенегам — конец! — сказал Варяжко. — Куманов больше. Много больше. Печенеги либо к русам, либо ко грекам уйдут. Тут им не устоять.

   — Что тебе с того? — спросил Илья.

   — А то, что более мне в степи пребывать нельзя. Хочу ко князю Владимиру идти служить. Но пойду только под твою голову. Другим воеводам не верю. И князю не верю.

   — Ладно, — сказал Илья. — Поедем двумя дружинами. Ты в моей, я в твоей. А князь давно тебя на службу звал.

Варяжко не ответил. И только к вечеру, когда они, снарядившись, отправились по Киевской дороге, заметил:

   — Сказывают, князь переменился, как христианином стал.

   — Нынче всё переменилось, — ответил Илья.

   — Это верно, — согласился Варяжко.

Вой киевские и печенеги ехали, смешавшись в один караван, и не чувствовали меж собою вражды.

   — Вины за тобою князь не числит и зла не держит, — сказал Илья. — И на службу тебя зовёт по совести.

   — Всё едино одному тебе верю, — сказал Варяжко. — Да и не по чину мне, не по возрасту с другим-то воеводою толковать.

   — Спасибо за честь, — ответил Илья.

   — Какая там честь... — отмахнулся Варяжко. — Где верных-то людей сыскать? Все предатели.

   — Я никого не предал, — сказал Илья. Но вспомнил Солового и осёкся...

   — Потому я к тебе из Лукоморья и прискакал, — ответил словно бы из одних жил и ненависти сплетённый Варяжко.

   — Один Бог без греха, — вздохнул Муромец.

   — Я вашему Богу не верую! — сказал Варяжко.

Он Ярополка предал.

   — Как же предал, ежели Ярополк не крещён?

   — Откуда ты знаешь? — ощерился Варяжко. — Он что, тебе докладывал? А я тебе так скажу. Никакой Бог предателя в человеке не убьёт! А уж ежели его властью или богачеством прельстить, так он отнимать забудет...

   — Ты сам себя ешь... — сказал Илья. — Ты прости и забудь, и легче тебе станет.

   — Что забыть? Как невинного князя убивали? Да мало что убили, ведь всё, что он делал, себе приписали! А Ярополка как и нет! Ярополк ведь с Царьградом дружество завёл. Ярополк веры испытывать начал. Ярополк бы русов крестил раньше Владимира! Владимир-то язычник был закоснелый; кто его в Киев привёл? Варяги! Аль запамятовал?! Аль запамятовал, как при нём жертвы людские Перуну несли?! Ярополк кругом прав! И разум в нём был не от отца — бесноватого Святослава, а от бабки — Ольги Великой.

   — Ну так сам же говоришь, Владимир язычником пришёл, а Господь его на путь истинный наставил да направил...

   — Да Ярополка-то за что убили?! — завопил Варяжко так, что кони шарахнулись.

   — А Олега? Разве не Ярополковы вои Олега в сече затоптали? — спросил Илья, круша последний довод Варяжка.

   — Свенельд за Люта мстил! Свенельд! — трясясь, как в ознобе, кричал Варяжко.

   — Охолонь, — сказал Илья. — Что ты так в сердца входишь... Аль не видишь, что сей цепочке конца нет: Владимир — за Ярополка, Ярополк — за Олега, Олег — за Люта, Лют — за Игоря... Когда убийства-то кончатся? Кто остановится да ужаснётся?

   — Никто не остановится! — зло сказал Варяжко. — Никто. Князья как убивали друг друга, так и дале делать будут... Ты видал их, княжичей-то? Они что, друг другу горло не перегрызут?

   — Они — братья! — сказал Муромец.

   — Хо! — засмеялся Варяжко. — А Владимир, да Ярополк, да Олег не братьями были? Когда это кого останавливало?! Братьев-то и режут!

Илья припомнил лица стоявших у одра умирающей Малуши. Красивого, с болезненно-злым выражением тёмных греческих глаз Святополка; бледного, с нервным лицом, хромого Ярослава, который всё больше напоминал Рогнеду; кудрявого черноголового плачущего малыша Бориса и других... И подумал: «Неужели они будут друг на друга с мечами идти?» И сердце подсказало: будут!

Эта мысль так поразила Илью, что он надолго замолчал. Странные видения поплыли перед ним: убитый подросток в княжеской шапке, дикая сеча у какой-то реки, где дрались с обеих сторон вои славянские и киевские...

   — Что примолк? — спросил его Варяжко.

   — Должен же кто-то кровь эту остановить, — хриплым, словно не своим, голосом сказал Илья. — Должен!

   — Как? Как ты её остановишь? Ты убивать не будешь — тебя убьют!

   — Пусть лучше меня... чем я... — произнёс Муромец.

   — Так-то злые да неправедные всю силу и возьмут, — вздохнул Варяжко.

   — Нет! — убеждённо сказал Илья. — Не возьмут. И не в миру Бога искать нужно... не в миру!

   — А где же? У одного — меч, у другого — голова с плеч! — смеялся Варяжко.

   — Нет, — сказал Илья. — «Кроткие наследуют землю».

   — Выходит, и не противиться злу?

   — Противиться! Денно и нощно, без сна и устали противиться! — сказал Илья. — Но не в миру одоление, не в миру...

   — Как это? — не понял воин, много лет воевавший против Киева.

   — Сатана людей смущает и на брань подталкивает. Люди тогда властны, когда они сатану победили, а не когда на супротивника меч подняли!

Илья мучительно искал слова, чтобы высказать мысль, явившуюся ему вдруг во всей ослепительной полноте. Он понял, что главная битва — в человеке, в его душе.

   — И когда купно люди в душе восхотят Бога — он среди них! — толковал он, натыкаясь на взгляд Варяжка, который не мог уразуметь слов Муромца. — Не сила, не воля княжья Русь крестили, но воля народная... До той поры кровь литься будет, пока в силе доблесть видеть будут, пока мир сему не ужаснётся. И пролившего кровь невинную не проклянут все и не оттолкнут от себя...

   — Да кто же разберёт, где кровь невинная, — горько вздохнул Варяжко.

   — Жертва должна быть добровольная. Себя человек в жертву принести должен. Себя, как агнца, приготовить...

Илье казалось, что говорит не он, но кто-то новый в нём. И этот новый говорил что-то сокровенное, но ещё плохо понимаемое самим Ильёй.

Всадники шли крупной рысью, меняя лошадей на подставах. И снова цепочка их, будто змея, струилась по холмам, прорезала рощи. Вои пели, разговаривали меж собою, смеялись. Спали и ели на привалах. Илья же напряжённо и сосредоточенно думал, и всё окружающее мешало его усилию понять, что же несёт ему новый голос, звучащий в душе.