— Можно ли отправить этого демона в Московию? И сослужит ли он нам в благодарность за освобождение какую-либо службу?
— Мне нужны книги, чтобы ответить вам, — прохрипел доктор. — Я постараюсь...
— Книги будут, — утвердительно кивнул смуглый. — И темница с хорошим засовом найдётся, чтобы ничто и никто не отвлекало от чтения. Вы уж постарайтесь, любезный доктор, это в ваших же интересах. Наша любимая королева считает каждую монету, что мы тратим на содержание узников. Приходится, знаете ли, экономить...
И смуглый выразительно провёл указательным пальцем по шее.
Когда палачи отвязали доктора и утащили его в темницу (сам Ди идти уже не мог), смуглый подошёл к не заметной в полумраке застенка нише, прикрытой занавесью.
— Вы всё слышали, сэр? — осведомился он.
— Да, сударь.
— И вы верите ему, милорд?
Мужчина, присоединившийся к смуглому, был невысокого роста, с бородой, тронутой сединой. Одежда строгого испанского покроя выгодно подчёркивала ладно скроенную фигуру, а кружевной воротник-жабо заносчиво приподнимал голову. У мужчины были необычные глаза. Такие бывают у детей — большие, ясные, доверчивые.
Так выглядел сэр Уильям Сесил — руководитель Тайного совета при английской королеве Елизавете, посвящённый во все её тайны. Глава созданной им же разведывательной службы, первой в Европе.
Голос сэра Сесила был под стать внешности, мягкий и мелодичный.
— В нашем деле нельзя верить никому. Только фактам, и то после перепроверки. Но вот вам, сэр Уолсингем, верю. А значит, и в историю про демона — тоже, как бы нелепо она ни звучала.
Уильям Сесил, заложив руки за спину, обошёл вокруг «дочери лорда Эксетера», вновь подошёл к неподвижно стоящему Уолсингему.
— Доктор, безусловно, негодяй. Ради золота убил ни в чём не повинного человека. Но, если бы не было негодяев, их стоило бы придумать на благо нашего дела. В Московии у нас начались трудности. Царь Иван стал тяготиться вседозволенностью, которой пользовались английские купцы. Товары отбираются, торговцев грабят с явного попустительства царя московитов. А у королевы иные проблемы и, как обычно, нет денег. Я не готов продать душу дьяволу ради интересов Англии, но почему бы не договориться с нечистым на выгодных для нас условиях? Как вы думаете, сэр Френсис?
— Как и вы, милорд, — поклонился смуглый.
* * *
Второго испытуемого звали Антон Свиязев, и был он новгородским подьячим. Повар Молява выдал его после долгой пытки огнём — видимо, не простой человек этот невзрачный подьячий, раз имя его стоило нечеловеческих мук.
Не выдержав пытки, подьячий рассказал не только о заговоре против царя. Иван Васильевич только шевелил острой бородой, отмахивался: глупы родственники и бояре да завистливы, Бог им судья. Хуже, что среди заговорщиков был и главный обвинитель опального митрополита Филиппа[7] — Пимен. Оказывается, он наговаривал царю на митрополита и, наоборот, митрополиту на царя, как видно, рассчитывая самому стать главой церкви. Господь уберёг, клеветник не получил желаемого...
Свиязев продолжал говорить страшное. Оказывается, новгородцы так и не забыли давних своих вольностей. И решили вернуть их, переметнувшись к польскому королю. Это во время войны с поляками! Измену стране Иван Васильевич простить не мог, права не имел; тут уж дело не личное — государственное.
Когда же Малюта потянул дыбу повыше, подьячий, захлёбываясь мерзкой правдой, заговорил о немыслимом. Что господам новгородским и король польский не нужен. Что хотят они на трон князя Владимира Старицкого посадить, и он на то согласен. А за спиной князя продолжить заниматься привычным — астрологией, магией и чернокнижием.
И государственная измена отмолена быть может.
Ересь же — выжигают[8]. Как в Испании, к примеру. Царь Иван был наслышан о короле Филиппе, любителе смотреть на огненное действо. Неправильно это: не радоваться надо гибели своих подданных, но молиться за их души, чтобы после мук телесных, очистившись, попали они в рай.
Князь Владимир... Брат двоюродный, кровь родная... Или нет там больше крови, только яд змеиный?
И разума нет. Новгородцы используют князя, как медведя на ярмарке, для забавы да чтобы внимание зевак отвлечь, пока лихие люди кошели с поясов срезать будут.
— Ересь да измена — обвинения страшные, — надтреснутым голосом проговорил государь. — Их доказать надо.
— Знаю многое, и проверить можно!
Подьячий задёргался на дыбе, стараясь найти положение тела, при котором хотя бы немного отпустила боль.
— У архиепископа Пимена дома жёнки-ворожеи проживают, их с северных племён ему собрали. А в Софии Святой, прямо в алтаре, документы спрятаны, переписка с поляками да литовцами.
— Врёшь! — вскинулся царь.
Измена — грех тягчайший. Но чтобы этой грязью осквернить святая святых? Да люди ли там, в Новгороде Великом?!
Малюта Скуратов принял крик царя на свой счёт, засуетился, совком подхватил углей из жаровни — побольше, с горкой — и высыпал их под ноги заговорщика.
— Уберите! — завыл подьячий. — Иначе умру, а главного-то вы и не услышите!
Иван Васильевич не пожалел сапога, лично отодвинул пылающие угли в сторону.
— Неужели что-то ещё знаешь? Хуже того, о чём поведал?
— Знаю! Господа новгородцы не верят, что в силах человеческих с тобой справиться, про то знаю!
— Не новость это. Как человеку победить в споре с помазанником Божьим?
— Не победит человек, так есть же силы сильнее наших!
— Шведские? Польские?
Дьяк Щелкалов, насторожившись, сделал круг вокруг дыбы, махнул рукой Грязному — слушай, мол, ни слова не пропусти.
— Не человеческие силы есть! Сказывают, в доме Пимена бес объявился, что вместо государя на Руси править будет!
— Бояр мне мало, так ещё и бесы...
Иван Васильевич с жалостью взглянул на подьячего. С ума сошёл, несчастный. Вот оно, воздаяние Господне за измену против государя!
— В темницу его! — приказал царь. — Нам уже всё ясно.
Антона Свиязева на руках отнесли в темницу. Скоро туда пришёл лекарь, облегчил боль от ран, но только ради того, чтобы вскоре вместе с поваром Молявой и прочими заговорщиками новгородский подьячий взошёл на плаху.
Царь же задержался в пыточной. Глядя не на людей, а на закопчённые стены, сочащиеся влагой, он сказал:
— Первым делом — с князем Старицким разобраться надобно. Срок выберу, приглашу к себе, в Александрову слободу; государю в лицо никто лгать не осмелится. Затем — с господами новгородцами посчитаться придётся. К зиме войско звать нужно. Войной на изменников пойду, не подданные они мне, а враги лютые. Вам же здесь надлежит собрать всё знание о заговоре, чтобы ни один виновный от расправы не ушёл. Не мщу им, видит Господь, но суд Божий чиню!
Царь, сопровождаемый Малютой Скуратовым, вышел из пыточной.
Щелкалов и Грязной переглянулись.
— Хотелось бы мне увидать того беса, что у Пимена живёт, — сказал Щелкалов.
— И на дыбу к нам, в Разбойный приказ, — предложил Грязной. — Страсть как любопытно, литовцем он окажется либо новгородцем?
— А если и в самом деле — бес?
Дьяки, отпустив палачей, обедали прямо тут же, среди допросных листов и окровавленных инструментов пытки.
Андрей Щелкалов, разломив пополам варёную курицу, вернулся к прерванному разговору.
— Кто для государя лучший защитник, кроме Бога?
— Люди опричные да служилые, — ответил, не задумываясь, Грязной.
Верил в то, о чём говорил, поэтому и не взвешивал, как обычно, свои слова.
— Это верно, если речь о телесной защите идёт. А удар-то, как видишь, в душу направлен... Не случайно Пимен постарался от царя митрополита Филиппа отвести. Святой тот, его слово перед Богом среди первых будет.
