Что же сказать столпившимся у бака сотням солдат? Как расслышат своего командира гребцы, сидящие в недрах корабля, под отсыревшей от испарений пота палубой? Что поймут экипажи других кораблей, всматривающиеся издалека в происходящее на галеасе?

   — После победы — свободу всем гребцам-христианам на галерах!

Мелодичный голос дона Хуана эхом продолжился в шёпоте, прокатившемся от носа до кормы судна:

   — Свобода... свобода... свобода...

Рёв радости, прорвавшийся из трюма, от гребцов, был далеко слышен. Не важно уже, что сказал командир. Важно, что произнёс что-то хорошее, и затеплились улыбки на обветренных лицах старых морских волков.

Сам адмирал легко вспрыгнул на орудийный лафет, притопнул ногой. Что он делает? Что за нелепость?

Офицеры адмиральской охраны поняли — что; захлопали в ладоши, отбивая ритм. Двое, поддержав командира, положили руки друг другу на плечи, забили каблуками по бронзе второй бомбарды.

Галлиарда — весёлая, заводная, любимая и простонародьем, и при королевских дворах всей Европы. Танец праздника, танец уверенных в себе и своём будущем людей.

Не всегда говорят языком.

Дон Хуан, как мальчишка, танцевал, с улыбкой превращая в лохмотья модный берет с пером цапли. Каблуки терзали упавший на бронзу бархат. И что? Пусть это станет единственной жертвой в сегодняшней битве...

Османский полумесяц стал хорошо различим, перекрыв флоту Священной лиги дорогу на Лепанто. Дон Хуан почувствовал, как поменялся ветер, ударив в лицо.

Вот и хорошо. В битве ветер будет отгонять пороховой дым прочь от испанцев, за спины. Турки же увидят перед собой белёсую непрозрачную стену, из которой нежданно появятся несущие смерть христианские галеры.

Больше не место танцам!

Говорить будут не каблуки на пушках, но сами пушки.

Адмиралу же — путь на флагман. «Реал» ждёт вас, дон Хуан, и да будет ваша шебека стремительна, как и положено пиратскому судну.

Али-паша в этот миг опустил подзорную трубу.

   — Крестоносцев больше, чем я думал, — задумчиво сказал он, наклонив голову, отягощённую большой зелёной чалмой.

Рыцарей уже несколько веков не было в Палестине, но мусульмане продолжали так называть любого вооружённого европейца.

   — Но это — наша судьба, и все мы в руках Аллаха!

Или — кого ещё?

Вспомним о московите и итальянце, сказавших нужные слова правильно выбранному человеку.

Бывший ангел Аваддон видел с неба готовившихся к бою турецких янычар, проверявших тетивы луков и замки арбалетов. Тех самых янычар, что были обещаны крымскому хану Девлет-Гирею. Готовых уже обрушиться на русские земли, но задержанных султаном для более важных дел в Средиземноморье.

Несколько слов — и несколько тысяч жизней, обречённых на гибель.

Такая вот она, работа Андрея Молчана.

К примеру, чтобы католический крест сражался с полумесяцем, а луковки православных храмов оставались чистыми, без копоти от пожаров и без кровавых брызг, долетающих наверх от дощатых городских улиц.

Солнце — на полдень, битва — на начало.

Шесть венецианских галеасов, тяжко вспенивая волны лопастями длинных весел, заскользили вперёд, в центр турецкого полумесяца. Пушки на низких носовых палубах ударили разом; малые бомбарды — чугунными ядрами и зажигательными снарядами, а большие — каменной картечью, выметая с палуб турецких галер изготовившихся к бою янычар.

— Улуг-Али, — цедил сквозь зубы капудан-паша, — я держу центр... Но сейчас — твоя работа, я же приказывал!

Много лет назад знаменитый алжирский пират Барбаросса похитил в итальянском городе Ла-Кастелла маленького мальчика. Выросший и воспитанный среди исламских пиратов итальянец, принявший имя Улуг-Али, забыл Родину и веру, став убеждённым мусульманином и врагом христианского мира.

Пират и предатель Улуг-Али был умелым воином. Заметив, что христиане, опасаясь окружения, растянули свой правый фланг, он приказал поднять на мачте зелёный вымпел — знак наступления.

И турецкие галеры ринулись на вынужденные сражаться поодиночке испанские галеры. К Иблису галеасы, расстреливающие в центре битвы одну османскую галеру за другой. Если турки смогут на фланге прорваться в тыл к христианам, то можно будет справиться с любым кораблём. У галеасов почти нет пушек по бортам; подобраться, взять на абордаж — и застучат по испанским и итальянским шлемам кривые сабли янычаров.

Так хорошо всё началось...

И остановилось, внезапно и сразу.

Шесть галер, принадлежавших мальтийскому рыцарскому ордену и пришедших на помощь Священной лиге, встали на пути турецкого прорыва. Звонко и часто забили однофунтовые маленькие бомбарды, дробя в щепы борта турецких кораблей. Грохотали аркебузы, сея свинцовые пули и смерть среди янычар. Турецкие арбалетчики и лучники не успевали прицелиться, падали, убитые и раненные, за борт в прохладную морскую воду, шли на дно, прихлопнутые, как мухобойками, лопастями вёсел чужих и своих кораблей.

Если Улуг-Али не прорвётся, битва закончится очень быстро и малокровно.

Демона Аваддона это не устраивало.

Больше нет падшего ангела. Энвер-реис, уважаемый капитан, приближённый к капудан-паше, вырос ниоткуда у носового выступа-«клюва» своей галеры.

— Не жалей бичей, надсмотрщики! — воскликнул он.

Взвились свитые из кожаных ремней и медных проволок кнуты, ударили по голым спинам прикованных к зловонным скамьям-банкам гребцов. Преимущественно — пленных и похищенных при пиратских набегах христиан. Никаких просьб или даже приказов. Удар бича — лучший довод.

Били пушки с мальтийских галер, отдачей раскачивая многометровые суда, как мелкие щепки. Вырастали за брусьями планширей аркебузиры, стреляли в скопление янычар, окутываясь горьким пороховым дымом.

Летели в ответ турецкие стрелы, гудели арбалетные болты, что не удержать никакой кирасе. Прятались алые рыцарские кресты на плащах и камзолах, залитых кровью из ран. Красное плохо видно на красном...

Сразу три турецкие галеры вцепились своими «клювами» в оба борта мальтийского корабля.

Трещали ломающиеся вёсла; трещал огонь, пожирающий пробитые многочисленными выстрелами паруса.

Дурными, нечеловеческими голосами взвыли янычары, перепрыгнувшие на палубу мальтийской галеры. Падали, рассечённые алебардами, пронзённые мечами и шпагами, изуродованные выстрелами аркебуз в лица, в обнажённые по пояс тела. Но живые лезли вперёд, по трупам своих и чужих, и кривые ятаганы утратили блеск, залитые по гарду кровью.

Энвер-реис сражался в первых рядах, и некому было полюбопытствовать, почему его противники часто падали замертво ещё до того, как стальной клинок прикоснулся к железу или коже.

Шпаги и мечи, выпавшие из рук мёртвых мальтийских рыцарей, подхватывали галерные гребцы, поднятые со своих банок-скамей единым порывом. Нет больше свободных и преступников. Есть христиане, веру оценившие дороже жизни. Загудели клинки мечей, раскрученных сильными руками, привыкшими к тяжести и неуклюжему непослушанию корабельных весел. Капризно прозвенели изящные, как акробаты, шпаги. Чавкающе, подобно неопытному поцелую, встречали тела врагов выкованные в Неаполе и Толедо алебарды.

Но янычар было слишком много, и мальтийская галера лишилась своего экипажа, перебитого до последнего человека.

Турецкие корабли, подгоняемые гортанными вскриками своих командиров, отошли от мёртвого судна, чтобы накинуться на следующее, ещё живое.

Звенели тетивы луков, но уже не так страшно, до боли в ушах, как при первом натиске. Меньше стало янычар, много меньше. Уже не вернуться в казармы под Стамбулом каждому третьему. Не сесть на новые корабли, не доплыть до покрытого извечной пылью приграничного Азова. Не развернуть плюющиеся чугунной смертью пушки у замерших в ужасе московских слобод и посадов.

Лай однофунтовых пушек. Всхлипы аркебуз. Чугун и свинец, несущие смерть и живому, и нежившему. Сыплются в мутную от крови и копоти морскую воду тела янычар и матросов. Зарывается в невысокую волну «клювом», расщеплённым сразу тремя ядрами, турецкая галера, разворачиваясь, как в судороге, поросшим ракушками и водорослями боком, и летят, летят в воду всё новые тела, и живые становятся мёртвыми, и лопасти вёсел алеют, отрываясь от волн и незатонувших трупов.