— Она самая, — сказала Хэт. — И говоришь, сохранилась хорошо?

— Отлично! — сказал он. — Если бы вы никогда ее прежде не видели, то по этой миниатюре сразу б узнали. Мне она досталась совсем недавно.

Не отводя глаз от миниатюры, Хэт сказала: — Кому и сохраниться, как не ей. Она сил не растратит. Не из таких. Ты знаешь, тут каждый сам за себя решает… до известного предела, конечно. Я, например, износилась вконец и все же еще поживу, может, даже лет тридцать. — Хэт повернулась к раковине и занялась посудой. — Она хоть жизнью довольна?

— Да, без сомнения. Вполне довольна.

— И чем занята?

— Своим отцом. С ним много хлопот.

— Он еще жив? Господи, ему, наверно, лет сто.

— Нет, что вы, — сказал Роб. — Это только кажется, что прошло много времени. У него бывают то удары, то сердечные приступы, но, в общем, он ничего.

Хэт сказала: — Что ж, работа есть работа.

— Не знаю, — сказал Роб, — работа разная бывает.

— Ну, а чем занимаешься ты? — спросила Хэт. — Ты мне говорил, только я забыла. — Она доскребала кастрюльку.

— Нет, не говорил, ошибаетесь. После школы я поработал в нескольких местах, так, ничего существенного; а сейчас вот без работы сижу. К понедельнику думаю вернуться, а то деньги кончаются.

— Куда вернуться? Домой?

— Нет, и Гошен.

— Воду разносить? Дам купать? — Она со смехом обернулась к нему. — Еще они массаж любят, особенно старушки. Ты бы был в большом спросе — здоровый парень, руки сильные.

— Был бы, — сказал он, — если б не сердце. У Кендалов сердца слабые.

— Не беспокойся на этот счет, — сказала Хэт. — Ты чистокровный Мейфилд — по крайней мере, судя по наружности. Вылитый мой отец, как это ни печально. — Улыбка не сходила с ее лица. — Так что же насчет работы?

— Хочу наняться на постройку дороги, — ответил он. — Через Гошенский перевал; начнут ее, как только весна окончательно установится. Динамит, обвалы, в общем, хорошо, если уцелею. В понедельник подписываю договор.

Улыбка не сошла с ее лица, но как-то застыла; за ней ощутилась боль. — Выходит, ты от меня уезжаешь?

Роб подумал, что она просто в шутку изображает безутешную мать или жену, прощающуюся с кормильцем. — Боюсь, что да, — сказал он. — Я же ничего другого не обещал.

— И домой к Еве ты тоже не собираешься?

Тут он понял, что она не шутит; может, слегка тронулась умом, живя в полном одиночестве? — Нет, тетя, уж туда-то я ни в коем случае не вернусь. Там я не нужен.

— Ты кого хочешь погубить? — сказала Хэт. От вспыхнувшего гнева у нее даже кожа на лице натянулась.

Он попробовал было улыбнуться, почувствовал, что это ни к чему, и, отступив на два шага, снова спрятал миниатюру в карман. — Может, и себя, — сказал он. Эта мысль только что осенила его, но показалась верной.

Хэт сказала: — Я могла бы помочь тебе.

— Взяв меня под опеку?

— Да.

— Здесь, на этой горе?

— Скажи слово, и я завтра же запру дом, а ключ где-нибудь зарою. Перееду в Гошен, Линчбург. Хоть в Фонтейн. Готовлю я хорошо, на всю округу известна, опрятна, как кошка. Ем, как цыпленок. Шить могу не хуже белошвейки. — Ей было невыносимо обидно, но она бодрилась. Все это была правда, хоть и говорила она шутливо.

Роб улыбнулся, желая подбодрить ее, в то же время прикидывая в уме ее предложение. Он с удивлением осознал, что должен сейчас, не сходя с места, сделать выбор, которого раньше ему делать не приходилось, — поискать ли еще путей в жизни или остановиться на предложенном (предложение уже не первое).

— Я это серьезно, — сказала Хэт.

— Я знаю.

— У тебя есть в виду что-нибудь получше?

Он задумался.

— Когда ты подкатил сюда вчера вечером, я сразу поняла, что тебе не лучше моего — по лицу поняла.

— Так оно и есть, — сказал он.

— Но надо же что-то делать.

— Вот я и хочу.

— Ева не…

Он протянул вперед руку; глаза его сузились. Он хотел во что бы то ни стало остановить ее. Но она и без того поняла свою ошибку и залилась краской смущения. Роб, однако, руки не опустил — только теперь жест означал не предостережение, а приглашал прислушаться. Шаги на крыльце, хлопнувшая дверь, шаги в коридоре: — Мисс Хэтти? — голос молодой.

Она сказала: — Входи!

Молодой негр — светлокожий, высокий, гибкий — медленно приоткрыл дверь, сделал шаг к ним и остановился.

— Я увидел машину, — он указал пальцем вдаль сквозь стену. — И понял, что у вас кто-то есть.

— Да, — подтвердила она, — это сын Форреста.

Молодой человек кивнул ей, на Роба он не посмотрел. — Я так и решил, — сказал он, поднял руку, в которой держал конверт, и подошел к Робу. — Только что пришло. Меня попросили занести его. — Он снова ткнул пальцем — вероятно, в сторону городка и почты.

Хэт сказала: — Это Грейнджер, Роб. Он помогает мне по субботам.

Роб приветливо кивнул и взял письмо — на конверте был почерк матери, и препровождено оно было из Гошена. Рука Грейнджера, выпустив письмо, повисла в воздухе, и Роб пожал ее.

— На почте не знали, кто вы такой. Думали, это ваш дедушка, ну я и растолковал им. Прикинул в уме и решил, что это не иначе как вы.

— Заехал вот ненадолго, — сказал Роб, его глаза, все его внимание были прикованы к письму.

— Понятно, — сказал Грейнджер. — А мы вас поджидали. — Он видел, что Робу не до него, и понимал почему и все-таки сказал, обращаясь к Хэт: — Правда ведь поджидали, а, мисс Хэт? — Ему еще не хотелось уходить.

— Поджидали, — отозвалась она. — Дураки всегда будут в дураках. Он уже вот-вот уедет. Посмотри на него хорошенько, пока не поздно.

Грейнджер посмотрел, не скрывая любопытства, с грустью.

Но Роб сказал Хэт: — Я могу остаться до вечера понедельника, если у вас найдется для меня место.

— Место? — воскликнула она. — Да я могла бы разместить здесь всех ветеранов Рейнбоуской дивизии — каждому по кровати; а Грейнджер умеет готовить — он у нас специалист по яичнице.

— Совершенно верно, — сказал Грейнджер.

— Тогда я пойду побреюсь, — сказал Роб. — Погода, кажется, разошлась. Я мог бы помочь Грейнджеру, если вам тут физическая сила нужна. — Он улыбался, но запечатанное письмо жгло ему руку.

Грейнджер сказал: — Спасибо!

Хэт сказала: — Возьми воду. — И протянула руку к бурно кипящему чайнику.

4

Он залпом прочитал письмо, стоя у кровати, затем бережно вложил его обратно в конверт, открыл свой чемоданчик и осторожно — чтобы не погнулись углы, не помялось бы — положил на дно под чистое белье. Затем подошел к рукомойнику и смело взялся за чайник, все еще очень горячий. Налил воды в таз, сбросил пиджак, достал бритву, кисточку и маленький, с монетку, обмылок для бритья, намылил лицо и побрился. Неприятное занятие, одно из самых неприятных в жизни, но, по крайней мере, у него выдалось несколько спокойных минут, чтобы обдумать все пункты письма матери, категорически отвергающего его претензии к ней, и в общих чертах составить ответ. Кончин бриться, он насухо вытер лицо, примочил его спиртом, отчего кожу отчаянно защипало, и выплеснул воду в фаянсовую миску.

Потом он ополоснул таз и вылил в него остатки еще не успевшей остыть воды, подошел к своему пиджаку, достал из кармана бархатный футляр, открыл его и осторожно выколупнул фарфоровую миниатюру. Ева! Почти такой она сохранилась в его ранних воспоминаниях, такой же прекрасной, во всяком случае.

Он подошел к тазу и осторожно, обеими руками погрузил миниатюру в воду; подождал минутку — ничего не произошло. Вытащил и начал большими пальцами тереть лицо, пока вода не сделалась бурой, а фарфор белым. Он выплеснул и эту воду, тщательно протер пластинку и положил обратно в футляр — чистый кусочек белого фарфора, готовый к употреблению, — и сунул футляр в карман.

Затем пристегнул воротничок, завязал галстук, подошел к окну и обвел взглядом открывающийся из него вид — пологую гору вдали, поросшую уже пробуждающимися к жизни деревьями. Молодая, еще не успевшая позеленеть листва легкой дымкой окутывала черные ветви; хилый лужок, на котором паслась хилая коровенка с тощим, оттянутым выменем, похожим на пустую перчатку, одинокое засохшее дерево в углу двора — давно умершее, так что время и непогода успели ободрать с него всю кору, и сейчас оно стояло, простодушно показывая свою наготу, напоминающее скорее творение рук человека, чем творение природы (погрузочная машина или многоместная виселица?); надворные постройки, державшиеся на честном слове, подгнившие у основания, прогнившие наполовину, и, наконец, Грейнджер в небольшом огороде, вскапывавший землю старым ручным одноколесным плугом, скрип которого достигал ушей Роба, несмотря на второй этаж и закрытое окно. Сила Грейнджера, проглядывавшаяся во всем — в руках, шее, плечах, быстрота, с какой он взрыхлял твердую землю, навели его на мысль, простую, вселяющую надежду, обещающую радость и покой: «Этот негр может показать мне, где купить дешевого вина».