он поднял взгляд на сырость свода,
на стены в серой наготе.
Но тяжесть нового сознанья
заныла с рук уйти в тетрадь.
Он только начал воскресать,
но захлестнуло мирозданье.
Глава четвёртая
Уйти в отставку, как игрок,
поставив ставку на талант?
А если подвёдет итог,
сфальшивит в ноте музыкант?
Не будет денег и жилья,
иль на худой конец — чердак,
И скажет Жизнь: «Ты — или я!
А вместе нам нельзя никак».
Уйти в отставку или жить,
вычерчивая путь слуги?
Или туда, где рвётся нить
с благополучьем и долги?
Но вот исписаны листы,
и дышит рукопись строкой.
Уйти в отставку, в век мечты
укрыться и найти покой?
Глава пятая
Читатели — народ капризный.
Прочтут, забудут, зашвырнут.
Им подавайте катаклизмы,
убийства, страсти, но не труд.
Труд в канцеляриях приелся,
рабочих выжал в куль костей,
И этот адский день терпелся
за том бульварных повестей.
Там было всё красивей, лучше,
и даже в царских кабаках
читали книги о Гаркуше,
парижских тайнах и ворах.
Глава шестая
У Петрашевского в кругу
юнцов и мудрецов
не славословят и не лгут,
а говорят в лицо.
Здесь боль и истина одна:
народу нужен хлеб!
Русь в кандалах, и в том вина
душителя судеб.
Душитель — царь и свора псов,
вцепившихся в народ.
Перетрясти бы до основ
помещиков, Синод!..
Не повторить сенатский бунт,
а всё решить умом…
По пятницам здесь свечи жгут,
дрожит от споров дом.
Глава седьмая
Чтоб не сойти с ума перед расстрелом,
за ночь до вознесенья в никуда,
не спал писатель и перо скрипело —
то Достоевский торопил года.
В последний день, в пути на гильотину
Андрей Шенье заканчивал сонет,
чтоб, если не пройти до половины,
то жизнь прожить до капли, как поэт.
Когда стрелялись, вешались и гибли,
исхода и друзей не находя,
когда кричали журавлям и хрипли
в молитвах, сочинённых загодя,
тогда прощалась каждая ошибка
не человеку - времени его,
и что казалось странным или зыбким,
прочлось первопричиною всего.
Глава восьмая
Что значит минута, когда ты в тепле,
когда есть в запасе другая?
Бумага и перья лежат на столе,
а мысли приходят и тают.
Минута — не время! Расчет на часы.
Душа полюбила уют.
Но странно, когда на земные весы
бросаются двадцать минут.
Иссякнут минуты — погаснут миры.
Свинцовые точки над «и»
серьёзно, без шуток и детской игры,
поставят печати свои.
Надели мешки, прикрутили к столбам.
До выстрела двадцать мгновений.
Погибших за правду причислим к Христам.
Когда же конец причислений?
Сейчас, вот сейчас… Но за что и зачем?
С ума бы сойти на краю.
Невинные — незащитимы никем,
лишь волосы дыбом встают.
Минуты бегут, обращаясь в часы,
и в век двадцать первый растут.
Нам странно, когда на земные весы
бросаются двадцать минут.
Глава девятая
Совершено! Возврата нет
к вчерашним разговорам.
Что, если высший разум — бред
и Жизни нет повтора?
Тогда зачем, тогда к чему
мучения и бденья?
Тогда уж сразу — не в тюрьму,
а в пропасть в час рожденья.
Сейчас на голову мешок
набросят и прикрутят
К столбу. Минута… Залп… Ожог…
И постиженье сути.
Но за мгновенье перед тем,
как смерть всё уничтожит,
зажглась проблема из проблем:
«Век до конца не прожит!»
Кто не был сжат рукой беды,
не трать на чтенье порох.
Жил Достоевский, но не ты.
Жил человек — не шорох!
Снег замирает на плацу.
«Ружье на взвод!» — Взвели…
По обнажённому лицу
и петрашевцам…
— Стой! Не пли!
Глава десятая
Ни от сумы, ни от тюрьмы…
За правду, за рывок из тьмы,
за то, что в рабстве жить не смог,
одно убежище — острог.
Где хлеб — с червями пополам.
Где жизнь — копейка, совесть — хлам.
Но здесь надеждою живут,
что дальше смерти не сошлют.
Глава одиннадцатая
Случайность или же везенье
найти знакомого в аду?
Он ждёт в военном облаченье:
— Мой друг, кого я узнаю!
Вы — Достоевский, петербуржец?!
Писатель, автор повестей?
Не может быть! В оковах… Ужас!
Пять лет о вас уж нет вестей.
Какой удар же рок отвесил —
от молодости ни следа!
Я был присяжным на процессе
и вам сочувствовал тогда.
Вас бросили в дыру такую,
чтоб не поднялись никогда.
Я вам свободу отвоюю
и буду другом навсегда.
Не бойтесь ничего, нас двое.
Сегодня же пишу друзьям.
Пойдёмте же ко мне!.. Такое
лишь отнесёшь к волшебным снам.
Лежала впереди дорога,
спасающая дух и плоть.
Но если кто-то верит в Бога,
то он поймёт, что спас Господь.
Глава двенадцатая
В море выдвинутый форт
На болотах, на костях.
Балтику швыряет норд
По каналам, по гостям.
Волны-гостьи на Неве
Разбегаются, дробясь.
Люди голубых кровей
Шествуют, не торопясь.
Кто верхом, а кто в коляске
По булыжнику-граниту…
Точно в гоголевской сказке,
Город тайнами пропитан.
За фасадами домов,
За соборами, церквями
Щели проходных дворов
Смотрят страшными глазами.
Глава тринадцатая
Белые ночи — черные реки,
улицы, фонари и аптеки.
Свет над мостом еле-еле теплился:
здесь Свидригайлов вчера застрелился.
Мышкин к Рогожину шёл, торопясь.
Здесь обрывалась случайная связь.
За поворотом есть выход на Невский —
