И рушилась Империя
[194]
,
И часто
Какие-нибудь воры и убийцы,
Смеясь, кичились званием себаста
[195]
,
Когда в Афинах византийский мистик
Всё попирал, что дорого и свято…
Но лучшая из всех характеристик
Эпохи той — стихи Акомината;
Стихи Акомината Михаила
[196]
,
Плач об Афинах, так назвать их, что ли..
Я перевел их, как умел.
Их сила —
Отчаянье, заряд душевной боли.
Вот замерший в Акрополе
[197]
пустынном
Вопль под названием:
Любовь к Афинам
"Любовь к Афинам это начертала…
Их слава, что когда-то так блистала,
Теперь играет только с облаками,
Своих порывов охлаждая пламя
В тени руин. Не встанет перед взором
Величие былое, о котором
Вещало поэтическое племя.
Вожак эонов
[198]
, мчащееся время
Сей город погребло под грудой сору
Среди камней, катящихся под гору.
И на ужаснейшее из страданий —
На муки безнадежных пожеланий —
Я обречен. Глаза бы не глядели
На то, что есть теперь на самом деле.
Иным еще попытки удаются
Иллюзией какой-то обмануться,
Чтоб встретиться, хоть с дружественным
А я в своем несчастии великом
Сравнюсь лишь разве только с Иксионом
[199]
Как он когда-то в Геру был влюбленным,
Так я — в Афины; но, влекомый к Гере,
Хоть тень блестящую, по крайней мере,
Он брал в свои объятия. Увы мне!
Что воспевать могу я в этом гимне?
В Афинах обитаю, но в Афинах
Афин не вижу. Даже на пустынных
Развалинах, и их скрывая прелесть,
Лег жуткий прах. Куда же храмы делись?
Град бедственный! Как сгибло всё? Где скрылось?
Как всё в одно преданье превратилось?
Где кафедры ораторов? Где люди
Высокочтимые? Где суд и судьи,
Законы и народные собранья,
Подача голосов и совещанья,
И праздники, и пифий вдохновенье?
Где мудрость стратегов в морском сраженье?
Где сухопутных войск былая сила?
Где голос муз? Погибель поглотила
Все доблести, присущие Афинам.
Они не оживают ни в едином
Биенье сердца. Нет и ни следа в них,
В Афинах, от достоинств стародавних!"
…И новый смерч прошел над этим тленом,
О матерь божья, стало еще плоше
Твоим Афинам, сделавшимся леном
[200]
Какого-то Оттона де ля Роша
[201]
.
Он герцогом афинским и фиванским
Назвал себя, бургундец нечестивый,
Когда достались крестоносцам франкским
И Неопатры, и Коринф, и Фивы
[202]
!
1953, 1963
"Тысяча девятьсот пятый…"{262}
Тысяча девятьсот пятый —
Год рожденья моего!
Я не помню ни его набата,
Ни знамен и ни икон его;
И не помню, как экспроприатор
Вырывался из своей петли,
И того, как юный авиатор
Отрывался от сырой земли.
Где-то гибли, где-то шли на приступ,
Воздвигались новые леса.
Где-то Ленин целился в махистов
[203]
,
В глубь вещей Пикассо
[204]
ворвался,
Циолковский
[205]
вычислял ракету,
Затрудняясь прокормить семью,
И Эйнштейн
[206]
, еще неведом свету,
Выводил уж формулу свою.
Вот что над моею колыбелью
Колебалось, искрилось, лилось.
И каких бы стрел я ни был целью, '
Сколько б их мне в тело ни впилось
Сколько б трав ни выпил я целебных
На каком бы ни горел огне —
Всё же сказок никаких волшебных
Нянька не рассказывала мне.
1963
Абрамцево{263}
Мы,
Ольга,
Привезли вам
Всякой всячины,
Но погодите накрывать на стол.
За дачами,
Среди листвы взлохмаченной,
Я рукопись Аксакова нашел,
Автографы Тургенева и Гоголя,
