Из Эллады, с парнасских вершин,

Из немецкого плена,

Где от слез поднялась на аршин Иппокрена

^[49]

,

Прилетела ты к нам, Мельпомена!

"Черт возьми!

У парнасских вершин

Шваб потребовал пива графин.

Но не впрок.

Даже пена

Издает запах тлена!" —

Так мне крикнула Муза.

С крыла

Кровь извилистой струйкой текла, запекалась.

"На Парнасе вчера я была.

До последнего срока была

И сражалась!

У убитых винтовки брала и сражалась!

И Борей меня вынес, суров,

Там из пламени книжных костров.

Вы мне рады?"

— "Да, мы рады!

Здесь, у гиперборейских снегов,

Ты защиту найдешь от врагов,

Дочь Эллады!"

1936, 1941

Дым отечества^{49}

Ты знаешь пословицу: мы говорим,

Что сладок бывает отечества дым…

^[50]

Я дым этот сладкий вдыхал наяву.

Послушай! Когда ты вернешься в Москву,

Немедленно в Кунцеве

^[51]

побывай,

Да, в Кунцеве!

Кунцева —

Не забывай!

А дальше к Татаровке

^[52]

надо пройти,

Не так далеко это — рядом почти.

Ну, словом, к Татаровке, друг мой, пройди,

Серебряный Лог

^[53]

за деревней найди,

У этого Лога костер разведи и глины возьми.

Слышишь,— глины, мой друг,

Которой поблизости много вокруг.

Вот этой-то глины в костер и добавь,

И сладким ты дымом надышишься въявь!

Горят эти глины!

Ты понял?

Горят

И, жарко горя, издают аромат.

Ну да,— аромат! Верь мне, друг,— аромат!

И тот аромат, точно мед, сладковат.

Поверь — никакого тут нет волшебства,

А просто, где плещет волною Москва,

Там есть отложения юрских слоев

^[54]

,

Цветов отпечаток, надкрылий жуков,

И рыбьих чешуек, и игол сосны,—

Всё есть в этих глинах — и сладость весны,

И осени горечь!

Но где на земле

Ты запах цветов ощутил бы в золе

Горящей земли?

Где пылает она,

Даря ароматом пьянее вина?!

Да, друг мой! Ты в Кунцеве часто бывал

И, кажется, даже на даче живал,

Там в парке Смирновском ты пиво пивал,

Глотал "эскимо", торопясь на вокзал,

А вот не вдыхал ты отечества дым,

О коем так часто мы все говорим!

1942

Страна-холодырь^{50}

Так вот ты какая, страна-холодырь!

Все в елочках горбятся горы.

А город — он точно огромный пустырь —

Заборы, заборы, заборы…

Но есть за заборами и дома,

Не только дома — домища,

Заводы и домны огромны весьма,

Хоромы, светелочки и терема,

И в улицах снежных гуляет сама

Восточная злая пушная Зима —

Всё ходит, всё бродит, всё ищет.

Вот в дом Домовитых стучится она,

Псов будит косматых и сытых

И шепчет во мрак слухового окна:

"Вставай, гражданин Домовитых!

Вставай, Домовитых, и двери открой!"

— "А кто там так поздно стучится?"

— "Я чтица! Пришла я читать Домострой

^[55]

.

Открой, Домовитых! Я — чтица.

И книжник со мною, из дальних он мест,

Брада наподобье лопаты.

А имя его: Сильвестр

^[56]

, Сильвестр…

Слыхал про такого попа ты?"

Бормочет хозяин, в мерцании звезд

Неслышно назад отступая:

"Какой еще там еще поп Селевестр,

Не знал про такого попа я…"

Отходит Зима, и в другие дома,

В соседние, тоже стучится:

"Откройте!"

— "А кто там?"

— "Да я же сама!"

— "А кто это ты?"

— "Меховщица!"

И тут не впустили.

"Иди,— говорят,—

Чего,— говорят,— ты забыла?"

— "Впустите! Я здесь. Не хочу я назад!