Девства моего вдыхают ароматы.

*

Суровая весьма приспела тут зима.

Казалось, что стучится в наши терема

Татарска бабушка, сама падера вьюга

^[608]

,

Несуща вьюжный вьюк, что стужей стянут туго.

Говорит отец: "Тысяча семьсот

Шестьдесят первый год у городских ворот

Нелюбезно стучит. Ходят глупы толки.

Перепугалися все наши богомолки,

Тревожатся купцы в гостином ряду,

Господин Павлуцкий, тот вовсе ждет беду

^[609]

—

Трепещет прямо весь, как жук на булавке,

Стал вовсе сущеглуп чиновник сей в отставке!"

— "Болтает он про что?" — спросила я отца.

"Про то же самое! Всё мира ждет конца,

Антихриста приход пророчит нынче летом

^[610]

,

Да только, дочь моя, вздор, враки! Суть не в этом.

А будут хлопоты! Из Питера гонец

Известье подтвердил".

— "А что?"

Молчит отец.

Нахмурился, суров: "Неважно это, дочка!"

Но поняла и я: как наступает ночка,

Простого званья люд и губернатор сам,

Все головы дерут, я вижу, к небесам.

Муллы татарские, из юрт придя окрестных,

О том же говорят — о знаменьях небесных.

А что за знаменья, каков их будет вид,

Кого я ни спрошу — никто не объяснит.

Отец же мне опять: "Неважно это знати.

Что надобно, о том мы знаем в магистрате!"

Вот мимо башни я иду монастыря

И вижу: меж собой о чем-то говоря,

Нил и Галактион, ученых два монашка,

Глядят на небосклон, вздыхают оба тяжко.

Тут с башни сходит Нил. Меня благословил.

Сказала: "Отче Нил, хоть ты бы разъяснил

Про сей небесный знак немудрой мне девице!"

Нил отвечает так: "Тебе, отроковице,

Не нужно поднимать к зениту головы!"

А я ему опять: "Всё ж знаки каковы?

К чему они? К войне? Взбунтуются калмаки?"

— "Нет! — отвечает Нил.— Совсем другие знаки.

Не должно знать про них девице молодой!"

Ушел лукавый мних

^[611]

. Уж верно, знак худой.

И сердце тут мое сказало: "Берегись!"

Всё ж запрокинула головушку я ввысь

Так круто, что на снег боброва пала шапка.

Гляжу на небеса. Мерцают звезды зябко.

Нет знака. Подняла я шапку и опять

Гляжу, как дура, ввысь, стараюсь разгадать,

Каков небесный знак, что он сулит. Однако

Я никакого там не усмотрела знака.

*

Минуло Рождество. Гадать пришла пора.

А я кидать башмак не стала со двора,—

Пес башмак унесет — вот и конец гаданью!

Для ворожбы хочу уединиться в баню.

Няня мне говорит: "Туда я не пойду,

Баня наша стоит далеко во саду,

До потолка она в снегах-сугробах тонет,

Над крышею сосна вершину низко клонит…"

И не пошел никто со мною из подруг.

Вот в бане я одна. Очерчиваю круг

Мелом на полу, а на приступе печки

Зеркало ставлю я и по бокам две свечки.

Пред зеркалом сажусь, от робости дрожу,

Но в зеркало меж тем я пристально гляжу.

Покажется ли мне в зеркале кавалер мой,

Придет ли он в сей год, семьсот шестьдесят первой?

Боже мой! Слышу я: где-то вдруг хрустнул снег,

Будто бы за окном топчется человек.

Нет! То не за дверьми снега я скрежет слышу —

Прямо над головой! Кто-то взошел на крышу.

Сажа шуршит в трубе, как будто кто залез.

То нечисть банная

^[612]

? Глух сад наш, точно лес.

Снега да темнота. Забилось мое сердце.

Ну, ладно! Будь что будь! Вскочив, открыла дверцу.

"Эй, кто на крыше там? — я закричала.— Прочь!

Приказываю вам я, ратманская дочь!"

Ах! Это же Антон. Вот кто на крыше банной!

А рядом с ним предмет таинственный и странный,

Напоминающий огромна паука

На членистых ногах, идущих от брюшка.

Сие чудовище, на крыше стоя банной,

В отверстие трубы вперило глаз стеклянный.

О, господи! Весьма Антон хитер!

Но не решился бы пристойный кавалер

Ночью на баню влезть и сей предмет поставить.

Кричу: "Как смел, Антон, ты на меня направить

Чрез банный дымоход подзорную трубу?

Расстроил ты, Антон, всю мою ворожбу.

Папаше на тебя я жаловаться стану!"