Тот — Кошут

^[302]

, а другому имя Герцен,—

Они мечтали о вселенском счастье

И толковали даже и отчасти

О том, о чем по телеграфным струнам

Гремели позже Ленин с Бела Куном.

Вот что о всех их думаю я вместе,

И это всё прикиньте вы и взвесьте,

И дело тут не в страсти к переводам,

И что Петефи

^[303]

был Петрович родом,

А дело в том, что никаким преградам

Не разлучить века идущих рядом

Здесь, на земле, где рядом с райским садом

Порядочно попахивает адом.

1967

Поэзия^{355}

"Поэзия — мед Одина!" — вещали

Когда-то скальды. Кто же Один? Он

В Асгарде

^[304]

богом распри был вначале,

Но, вечной дракой асов

^[305]

утомлен,

Сошел на землю. Но хребты трещали

И здесь у всех враждующих сторон,

И вот затем, чтоб стоны отзвучали,

И чтоб на падаль не манить ворон,

И чтоб настало умиротворенье,

Сменил он глаз на внутреннее зренье

^[306]

,

И, жертвенно пронзив себя копьем

^[307]

,

Повесился на Древе Мировом

^[308]

он,

Мед чьих цветов, теперь под птичий гомон

Нам приносимый пчелами, мы пьем.

1967

Дневник Шевченко^{356}

Теперь,

Когда столь много новых книг

И многому идет переоценка,

Я как-то заново прочел дневник

Шевченко

^[309]

.

И увидел я Шевченко —

Великого упрямца, хитреца,

Сумевшего наперекор запретам

Не уступить, не потерять лица,

Художником остаться и поэтом,

Хоть думали, что дух его смирят

И памяти о нем мы не отыщем.

Итак,

Таивший десять лет подряд

Свои творения за голенищем,

Уволенный от службы рядовой,

Еще и вовсе не подозревая

Своей грядущей славы мировой,

А радуясь, что вывезла кривая,

Устроился на пароходе "Князь

Пожарский" плыть из Астрахани в Нижний.

Компанья славная подобралась.

И ближнего не опасался ближний:

Беседуя, не выбирали слов,

Сужденья становились всё бесстрашней.

Был мил владелец рыбных промыслов,

Еще милее — врач его домашний.

И капитан, прекрасный человек,

Открыв заветные свои портфели,

Издания запретные извлек,

И пассажиры пели, как Орфеи.

Читались хомяковские

^[310]

стихи,

Вот эти: "Кающаяся Россия",

И обличались старые грехи:

Мол, времена пришли теперь такие,

Что в либеральный лагерь перешел

И Бенедиктов

^[311]

даже.

Вы бы знали,

Как он, певец кудряшек

^[312]

, перевел

"Собачий пир" Барбье

^[313]

!

В оригинале

Стихотворение звучит не столь

Блистательно, как в переводе этом.

Не стало Тормоза

^[314]

— ведь вот в чем соль! —

И Бенедиктов сделался поэтом.

Вот что рука Шевченко в дневнике

С великим восхищеньем отмечала.

И "Князь Пожарский" шлепал по реке,

Машина всё стучала и стучала.

Погода становилась холодна,

Готовя Волгу к ледяным оковам.

Пройдя Хвалынск, читали Щедрина.

"Благоговею перед Салтыковым",—

Писал Шевченко.

К жизни возвращен,

Он радовался и всему дивился.

Так в Нижний Новгород и прибыл он,

И в Пиунову Катеньку влюбился

^[315]

,

И возмечтал, что "Фауста" прочесть

Она должна с нижегородской сцены.

Но, глупая, отвергла эту честь

И страсть его отвергнула надменно.

И все-таки он духом не поник:

"А я-то думал, что она святая!"

И многое еще

Вместил дневник,

И волновался я, его читая.

Смотрите!

Вот как надобно писать

И мемуары и воспоминанья,

Писать, чтоб душу грешную спасать,