Насколько все-таки

Она близка.

Но вот

На Польшу

Пал шрапнельный град

^[284]

,

И клял тевтона Игорь Северянин

^[285]

,

И Питер превратился в Петроград

^[286]

,

И говорили: тот убит, тот ранен.

Георгиевские кресты

^[287]

Посеребрили зелень гимнастерок,

И первые безмолвные хвосты

У булочных возникли:

Хлеб стал дорог!

Я был

Еще ребенком.

О войне

Читал рассказы и стихотворенья,

И было много непонятно мне,

Как толки о четвертом измеренье,—

Куда от мерзкой яви ускользнуть

Мечтали многие из старших классов,

Хотя и этот преграждался путь

Толпой папах, околышей, лампасов.

А я

Не в эту сторону держал,

И даже, нет, не к Александру Грину

^[288]

,

Но гимназический мундирчик жал

^[289]

,

Я чувствовал: его я скоро скину.

Меня влекли надежда и тоска

В тревожном взоре Александра Блока

^[290]

,

Еще не всё я понимал глубоко,

Но чуял:

Революция

Близка!

1967

Прятки^{353}

Трудолюбив,

Как первый ученик,

Я возмечтал: плоды науки сладки.

Но, сконцентрировав мильоны книг

На книжных полках в умном распорядке,

Я в здравый смысл прочитанного вник

И не способен разгадать загадки:

Когда и как весь этот мир возник?

И все подряд предположенья шатки.

И тут

Инстинкт мне говорит:

"Проверь

Всё это мной!"

И вот брожу, как зверь,

Я в дебрях книг, и прыгаю, как птица,

Я в книжных чащах и, как червь, точу

Бумагу их — так яростно хочу

Всему первоисточника добиться.

И в мотылька, который -на свечу

Летит, ловчусь я снова превратиться,

И, будто спора некая, лечу

Туда, куда ракетам и не взвиться,

И чувствую, что, может быть, теперь

Мне разрешит Вселенная:

"Измерь

Температуру жуткой лихорадки,

Которой пышет солнца смутный лик,

И ощути, как мчатся без оглядки

Планет и звезд бесплотные остатки,

Уверены, что ты их не настиг".

И кажется, что в тайну я проник.

Но дальше что?

И снова лишь догадки,

И вновь

Луна

Чадит мне, как ночник,

И бездна вновь со мной играет в прятки.

1967

Евразийская баллада^{354}

О, Венгрия,

Не из преданий старых

Я черпаю познанья о мадьярах

^[291]

,

А люди вкруг меня толпятся, люди…

И наяву — не где-нибудь, а в Буде

^[292]

—

Я с Юлиушем

^[293]

встретился, скитальцем,

И через Русь указывал он пальцем

На грань, которая обозначала

Монгольского нашествия начало.

И точно так же в Пеште

^[294]

с пьедестала,

Как будто не из ржавого металла,

А въявь пророкотал мне Анонимус

^[295]

Про ход времен, его необратимость.

И Вамбери

^[296]

я забывать не стану:

Знакомец мой еще по Туркестану,

Старательно искал он на Востоке

В конечном счете общие истоки

Потока, что в разливе евразийском

Слил Секешфехервар с Ханты-Мансийском

^[297]

,

Жар виноградный с пышностью собольей.

И знаю я, над чем трудились Больяй

^[298]

И Лобачевский

^[299]

! Равны их дерзанья,—

Тот в Темешваре

^[300]

, а другой в Казани

С решимостью своей проникновенной

Построили модель такой Вселенной,

Какая и не мыслилась Эвклиду

^[301]

.

А эти двое, столь угрюмы с виду,

Но ближних возлюбившие всем сердцем,—