Если я тебя люблю!

Может быть,

Обоим и осталось

В самом деле только это нам,—

Я тебя люблю, чтоб волновалось

Море, тихое по временам.

И на небе тучи,

И скрипучи

Снасти.

Но хозяйка кораблю —

Только ты.

И ничего нет лучше

Этого, что я тебя люблю!

1967

Лета^{349}

Ночь.

Отмыкается плотина.

И медленно, почти незримо,

По Истре

^[280]

проплывает мимо

Не только муть, солома, тина,

Но цвет люпина, зерна тмина

И побуревшая от дыма

Неопалимая купина

^[281]

Из Нового Иерусалима

^[282]

.

И, как из Ветхого завета,

Поблескивают зарницы,

Напоминая издалёка

Про старого Илью-пророка,

Который не на колеснице

Носился, а на самолетах.

В своих трудах, в своих заботах

Там, на верховьях, жил он где-то.

Отгромыхал и отворчался…

Струисты

Воды старой Истры.

На берегу клочок газеты

Шуршит, кто жив, а кто скончался

А берега ее холмисты,

И бродят, как анахореты,

По ним поэты.

Но появляются туристы,

"Победы" и мотоциклеты.

И в заводях из малахита,

Где водорослей волокита

Не унимается всё лето,

Зияют ржавые канистры.

Дар проезжающих…

Всё это

Ты видишь, старая ракита,

Застывшая над устьем Истры,

Как будто

Эта Истра —

Лета.

1967

Вятичи^{350}

В роще,

Где туристами

Ставятся шатры,

Есть над быстрой Истрою

Древние бугры.

Где стоят горелые

Мертвые дубы,

Вылезают белые

Старцы, как грибы.

Это племя вятичей

Обитало там,

Где течет назад ручей

По глухим местам.

Это смотрят вятичи

Из своих бугров

И, на мир наш глядючи,

Молвят: "Будь здоров!"

Вопрошают вятичи:

"Кто такие вы,

Мужи-самокатичи,

Мятичи травы?

Вы автомашинычи,

Газовая чадь,

Или как вас иначе

Звать и величать?

Вы кричите, воете,

Жжете вы костры,

Бестолково роете

Старые бугры.

С банками-жестянками

Мечете вы сор,

Чтоб из ям с поганками

Вырос мухомор".

Это правда истая,

Ибо так и есть

Здесь над быстрой Истрою,

Где бугров не счесть.

И сочит закат лучи,

Чтобы их стеречь,

И уходят вятичи

В Горелую Сечь.

1967

Лето^{351}

Вот

И лето на пороге:

Реют пчелы-недотроги,

Величаво карауля

Привлекательные ульи,

Чтобы всякие тревоги

Потонули в мерном гуле,

Как набаты тонут в благовесте,

И в июне,

И в июле,

И в особенности

В августе.

1967

Еще не всё я понимал глубоко^{352}

Еще существовал

Санкт-Петербург,

В оцепененье Кремль стоял московский,

И был юнцом лохматым Эренбург,

Да вовсе молод был и Маяковский,

И дерзости Давида Бурлюка

^[283]

У многих возмущенье вызывали,

И далеко не все подозревали,