— Товарищ комиссар! Кульман сейчас ездил в Мариенфельд!

— Пойдите, разденьтесь, товарищ Вальтер, — спокойно произнес Вернеман.

— Есть, товарищ комиссар!

Вальтер вышел, снял пальто и сам удивился — какое оно тяжелое. Потом снял шляпу, стряхнул с нее воду, улыбнулся стенографистке, сочувственно смотревшей на него из-за своего «Ремингтона», и вернулся в кабинет.

— Так что вы хотели мне сообщить?

— Прошу прощения, товарищ комиссар. Но дело мне кажется чрезвычайно серьезное. Кульман ездил сегодня в Мариенфельд.

— Зачем?

— Он часа три вертелся около казарм резервной полиции, потом поехал домой. Из-за снегопада я не мог наблюдать за всеми его действиями. Кроме того, там, в деревне, людей не очень много, а у казарм вообще никого почти не было, так что близко к нему я подойти не мог. И вот еще что: Кульман заходил в пивную. Я за ним туда не пошел, остался на улице. Видел, как из пивной вышел мужчина и пошел к вокзалу. Я его сначала не узнал. Но когда он проходил мимо меня, мне показалось, что это был он.

— Кто — «он»?

— Да тот неизвестный, фотоснимок которого нам уже давно доставила Эмма Вольф.

— Вы уверены, что это был тот самый человек?

— Категорически я не утверждаю, но мне так показалось... В общем — пока я раздумывал, он свернул за угол, а там до вокзала метров сто, а поезд уже подходил — этот человек точно рассчитал. И я решил остаться на месте — ждать Кульмана.

— А где Фелльнер?

— Я его не брал с собой. У него жена болеет.

— Почему же вы не сообщили об этом мне? Я заменил бы Фелльнера! Вы понимаете, сколько важного можно было бы узнать, если бы мы проследили за этим человеком?

— Но откуда же я мог знать, что именно он мне встретится?

— Этого вы не могли знать, но, следя за Кульманом, обязаны были предвидеть и его поездки, и его возможные встречи с другими людьми. Так?

Эрих совсем мальчишеским жестом почесал затылок.

— Да, тут я не подумал.

— Великолепно! Товарищ Эрих Вальтер снова не подумал! — Вернеман посмотрел в глаза Эриху и, покачав головой, добавил тихо: — Сын Курта!.. — Не кажется ли вам, что Кульман, если он враг, а также тот неизвестный, если он шпион, — были бы весьма довольны, сталкиваясь каждый день с подобным...

Эрих поднял на комиссара виноватые глаза:

— Ротозейством?

— Да! Надеюсь, впредь вы будете осмотрительнее. Когда думаете побывать в Мариенфельде?

— Я выеду через полчаса.

— Нет, не годится. Сначала подумайте, о чем и как будете говорить с хозяином пивной. И переоденьтесь, на вас все промокло. Перед поездкой зайдите ко мне. Буду ждать в семь вечера.

До чего же приятно очутиться в теплой и уютной пивной после холодного пронизывающего ветра! К ночи метель вовсе разбушевалась, дорогу замело, и хотя от вокзала было всего метров сто, Эрих успел набрать полные ботинки снега.

У стойки угрюмо стоял хозяин — невысокого роста, лысый, с усталым лицом человек.

— Добрый вечер! — поздоровался Эрих, приподнимая зеленую с цветным кантиком шляпу альпийского горца и усаживаясь за столиком напротив стойки.

Хозяин, кивнув, вопросительно осмотрел одинокого посетителя:

— Пива? Вина? Есть русская водка.

— Пива, стопочку водки... Сосиски... не плохо бы, а?

— Да, подаем.

— Пожалуйста.

Хозяин проворно вышел в заднюю комнату, — видимо, там была кухня. Эрих осмотрелся, пытаясь представить себе, где сидели Кульман и неизвестный. В пивнушке было всего пять столиков. И самым удобным было место вон там, в углу, у камина.

Очень естественно, что человека с мороза тянет к огоньку.

Эрих встал и пересел к камину. На столике лежал журнал, зажатый в деревянную держалку. Эрих принялся его перелистывать.

Вернувшись из кухни, хозяин подошел к Эриху и поставил на столик маленькую стопочку с водкой и старомодную кружку с оловянной откидывающейся крышкой.

— Вам нравится? — Эрих щелкнул по стопочке.

Хозяин усмехнулся:

— В такую метель не придумаешь лучше.

— Налейте себе стопочку — за мой счет.

— Большое спасибо!— Лицо хозяина расцвело. Он отошел к стойке, потом подсел к Эриху.

— А посетителей, наверно, много?

— Вы как раз тринадцатый за день. Не боитесь?

— Чего?

— Тринадцати.

— Я не суеверный.

Эрих почувствовал, что хозяин смертельно устал от своего вынужденного одиночества, от безделья, рад случайному посетителю, рад собеседнику. Теперь следовало повернуть разговор в нужную сторону.

— Но есть же старые завсегдатаи? Есть же патриоты вашего заведения?

Хозяин отрицательно качнул головой:

— И те ушли. Мы поссорились из-за Марты. Это моя жена. Она стала экономить на соли. Теперь ходят только приезжие, вроде вас. Как раз часа три тому назад было двое каких-то чудаков. После них никто не заходил.

«Так, это они, — отметил мысленно Эрих. — По времени совпадает. Почему он их так назвал?» С видом полного равнодушия спросил:

— Выходит, и я чудак, раз к вам зашел?

— Нет я не потому их называю чудаками. Они себя вели как-то странно.

— То есть?

— Да вот так: сперва пришел один. Сел, значит...

— Наверно, нетерпеливый молодой человек, вот вроде меня?

— Да нет, как раз пожилой, лет, может, за сорок. Сидел читал этот журнал. — Хозяин ткнул в листы. — А второй, — тот действительно молодой. Он хотел сначала у стойки устроиться, но потом вот сюда перешел. — Хозяин указал на соседний столик. — И очень смешно: сидят, друг на друга не смотрят, потому что один к другому спиной повернулись, и что-то бормочут — каждый себе под нос... Один быстро ушел, а тот, молодой-то, остался, выпил еще пару кружек и все бубнил чего-то неразборчивое. Два сумасшедших сразу, а?

Все было ясно. Кульман и неизвестный встретились здесь не случайно, и Эрих не ошибся — незнакомец был тем, чью фотокарточку принесла Эмма Вольф. Как ругал себя Эрих за допущенную оплошность!

— Да, действительно, какие-то чудаки! — рассмеялся он. — Ну, да черт с ними. Откровенно говоря... Извините... Здорово хочется есть. Нельзя ли побыстрей?

С кухни как раз в этот момент донесся женский голос. Хозяин встрепенулся, бросился туда.

Потом они приподняли стопочки, кивнули друг другу и, не чокаясь, выпили: Эрих залпом, а хозяин — медленно и совершенно не морщась.

Как ни был Эрих Вальтер трудолюбив и прилежен, наконец, и он не выдержал.

Ясным январским воскресеньем 1953 года, сидя с матерью за завтраком, он решительно заявил:

— Хватит. Сегодня я отдыхаю.

— Разве ты умеешь это делать?

— Мутти, мы по-разному понимаем отдых. По-твоему — это поваляться на тахте...

— А по-твоему — чем-нибудь заняться.

— Вот именно. Только заняться не «чем-нибудь» в смысле «безразлично чем». — Эрих мечтательно улыбнулся. — А ты знаешь. «Шварценфельзер курир» писала на днях о восстановлении собора в княжеском парке. А собору-то за четыреста лет! Разве не интересно посмотреть на творение рук тех простых людей, что жили четыре века назад и чьи имена остались безвестными? Обязательно пойду, посмотрю.

...Снаружи собор не производил особого впечатления. До войны Эрих, бывая в парке, не раз проходил мимо и даже не задумывался над тем, кто строил этот собор, кто был архитектором, кто высекал из камня эти каменные розетки, трилистники, фигуры Христа, апостолов. Потребовались годы, чтобы Эрих при взгляде на вещи научился думать о тех, чей труд вызвал их к жизни.

Но если при взгляде со стороны храм не казался высоким, то, попав внутрь под своды бокового нефа, Эрих ощутил над собой легкость и крылатую устремленность каменной громады ввысь. Своды тонули в полумраке, что — после яркого уличного света — еще больше обостряло ощущение бесконечной высоты.

Было тихо-тихо.

Неожиданно из-за колонны брызнули яркие лучи, и Эрих остановился: в оконный проем был вставлен подлинный витраж, сберегавшийся всю войну в подвалах. Зачарованно смотрел Эрих на это чудо. Художник шестнадцатого века, ограниченный библейским сюжетом, изобразил святого Георгия на коне, поражающего копьем дракона. Но в витраже ничего не было от иконы, ничего условного, — все было удивительно земное, прекрасно телесное, в движении, в страсти: и непреклонная решимость Георгия, и ярость могучего коня, и бессильная злоба извивающегося дракона с трепещущими крыльями и кроваво-красными ненавидящими глазами.