– Так-так, – произнес его соперник и ненадолго задумался.
Дед слушал диалог молодых заключенных с любопытством, думал, как бы вставить свое слово.
– А вот я… – сказал Никитич, но договорить ему не дали.
Вдруг Лёха подорвался со шконки, прошелся к окну, будто хотел оттуда выпрыгнуть. Но куда там: темно-угольное железо решеток надежно закрывало единственный путь на волю. Все это действие заняло не больше трех секунд. Он изменил свой курс, вернулся к собеседникам и громко повторил вопрос.
– Так, может, ты, сука, еще за украинскую власть? – навис Лёха над оппонентом.
Ответить тот не успел, дед опять попытался перехватить инициативу в свои руки, но хватка уже не та, поэтому он успел вклиниться в беседу лишь на мгновение:
– Когда я был таким молодым, как вы…
– Тебя это, слышь, волнует? – Илья встал и оборвал старческий спич.
Два мужика оказались друг напротив друга, и казалось, что расстояние между ними сузилось до минимума и теперь можно услышать дыхание соперника. Оба коренастые, небольшого роста. Лёха чуть повыше, поэтому, возможно, преимущество было на его стороне. Он уже сжал кулаки и готов был к драке.
– Э, петухи! Хорош вам, – проговорил Никитич.
Последняя фраза о представителе птичьего мира в заведении не столь отдаленном пришлась не совсем кстати. Лёха повернулся к старику:
– Дед, помолчи! Че ты лезешь со своими тупыми словечками? – перевел часть гнева на пожилого сокамерника.
– Пусть гундит, тебе-то что? – защитил деда Кизименко.
Дело принимало скверный оборот, напряжение между ними усиливалось.
– Меня только одно интересует: какова хрена ты уехал из России? – повторил вопрос Лёха.
В ответ Илья играл желваками. Подбирал слова. Драться сейчас ему не хотелось, да и не видел смысла. Противник все так же агрессивно смотрел на него, будто пытался докопаться до глубин, таящихся в его душе.
– Ладно, не твое это дело, – решил Илья и отступил, сел на нары.
– Как не мое? Сейчас тут все мое. Ты, сука, что-то скрываешь, – не унимался Лёха.
– Ребята, хватит вам ерепениться, – успел наконец-то вставить четыре слова дедуля.
– Я сказал, что то, что происходило со мной, это моя жизнь. Мне ею распоряжаться, – отбивался Илья.
– Твоя будет, как выйдешь отсюда, – продолжал оппонент.
Он стоял над питерцем и, казалось, был в мгновении от того, чтобы наотмашь ударить его по лицу. Еще полминуты Лёха возвышался над Кизименко, который упорно смотрел вперед, так и не объяснив, почему покинул Россию.
– Ну ладно, я еще до тебя доберусь, – прорычал донбассовец.
Он сделал резкий шаг назад, обернулся вокруг себя и даже выкинул руку в пустоту. Напряжение немного ослабло, противники пока не решились мериться силами.
Лёха отступил, сделал еще два шага в сторону окна, попытался рассмотреть небо. А оно, натертое до синевы, в рваных пуховых облаках, нависло над маленькими людишками, искавшими выход для своей ярости и злости. Пётр Никитич, увидев, что драка не состоялась, облегченно вздохнул. Меньше всего он хотел сейчас, чтобы два обозленных мужика избивали друг друга, ведь сам недавно побывал в подобной передряге.
– Ну, вот и хорошо, ребята, морду набить вы еще успеете, чай, никуда теперь не торопитесь, – проговорил дед.
Его слова всосал вакуум тишины, не оставив и следа от звуковых волн. На пару минут молчание растеклось по камере. А потом Лёха хмыкал, разгоряченный незавершенным конфликтом.
– Вот скажи, дед, ты из Донбасса. Поддерживаешь «укропов»? – попытался пристать он к старику.
– Я, сынок, сам себя поддерживаю, – отшутился тот.
– Да? А я скажу, почему я так злюсь. Ровно два года назад «майданутые» в Киеве затеяли пляски и песни, видите ли, Янукович их не устраивает. А потом все полетело в тартарары. В пропасть, дед. Ничего в мире не проходит бесследно, но, сука, мы пострадали, как никто другой. Ты думаешь, почему я тут волосы на жопе рву? – спросил он Никитича.
– Ну, почему? – подыграл ему старикан.
– Да по одной простой причине: после «майданутых» началась война и забрала у меня все. Слышь, ты, – Лёха обратился к Илье, но тот сделал вид, что не слышит, и спокойно лег на нары. – Как мы жили? Худо-бедно, а потом – полная разруха. Ты знаешь, скольких моих товарищей убили на войне?
Дед молчал, в душе уже несколько раз пиная себя коленкой в пах за то, что продолжил разговор.
– Сотни! Сотни, падла, мужиков, лежат в земле и гниют, потому что кто-то захотел поиграть в политику. Сотни. – Житель Донбасса несколько раз мысленно налил по сто, вспоминая ушедших в небытие товарищей.
Добавить было нечего. Лёха немного выпустил пар, плюхнулся на нары и стал подозрительно осматривать Кизименко. Вроде бы установилось перемирие. Старик опять снял туфли и принялся вычищать песок из носка. Казалось, он смог принести половину днепровских пляжей, а теперь тщательно чистился, чтобы устроить себе тут прибрежную зону.
– А вот я доволен жизнью, – поделился своим счастьем дедуля.
В ответ Лёха громко хмыкнул, но ради любопытства решился расспросить.
– И чем именно доволен? – задал он логичный вопрос.
Никитич только и ждал, чтобы его кто-то спросил об этом. На его лице расплылась улыбка фокусника, который готовится к тому, чтобы удивить мир своим чудом.
– Я за год смог прожить полностью другую жизнь, – обрисовал он картину своего существования.
– Да все мы прожили другую, теперь, сволочь, разгребаем, – согласился Лёха.
– Не об этом я, – продолжил дед. – Вот смотрите: живете вы своей скучной жизнью не один десяток лет. А знаете, какое чувство появляется у старика? Что все десятилетия прошли в тумане.
И тут дед принялся рассказывать о том, что человек выхватывает одно-два события из кучи лет, а все остальное – как размытый фон. Вот прошел, например, очередной год – и нечего вспомнить.
– Я понял одну вещь: память – это то, что можно ощутить почти физически. Потрогать, пощупать. А если этого нет, то и в памяти ничего нет. Поэтому я рванул неизвестно куда. Бежал куда глаза глядят, чтобы сделать последний рывок перед смертью. Я хоть немного увидел мир, – вдумчиво пояснил Никитич.
Дед закончил свою речь и принялся довольно чесать бороду, словно маг из голливудского фильма.
– Слышь, я не понял, кого ты там щупать собрался? – серьезным голосом проговорил Лёха.
– Балда ты. Зеленый совсем, жизни не знаешь, – сокрушался старец, жалея, что публика не поняла глубину его мыслей.
– Как тебя понять, старый пень, когда ты ни хрена не говоришь, несешь пургу, – парировал Лёха.
– Ох, ну какой же вы туп… – дед начал было произносить фразу одного киношного героя, но вовремя остановился, вспомнив недавнюю сцену. – Ладно, забыли о памяти. – Никитич смирился с участью быть непонятым и тут же перевел на более доступную тему. – Давай лучше о бабах!
Лёха чуть улыбнулся. Почти незаметно для других улыбнулся и Илья. На минуту в камеру вползло молчание и, как дикий зверь в логове, поудобнее расположилось посреди помещения. Никто не хотел трогать зверя и нарушать покой, а тот разлегся, поглотив своей шерстью все звуки, даже людское дыхание.
– Дед, а почему ты говоришь, что за год прожил лучшую часть своей жизни? – вдруг спросил Илья.
В ответ раздалось традиционное сопение и гудение слов в серебристой бороде Никитича.
– Потому что человек живет как будто не своей, а чьей-то чужой жизнью. Жизнь многих проходит мимо них, цепляя лишь краем, – голос старика прорвался сквозь бороду.
– Так, дед, наверное, тебя выгнали из села за твои шибко умные речи, – с иронией продолжил Илья.
– Вот тебя, щегол, может, и выгнали, а я сам ушел, – с гордостью проговорил Пётр Никитич.
Неизвестно, сколько бы продолжалась перепалка, но в двери вдруг открылось окошко.
– Опа, – сказал Лёха и приподнялся, чтобы посмотреть, что там происходит.
Между тем черный рот окошка обнажил плотную темноту коридора СИЗО. В этой плотности сам воздух, казалось, приобрел очертания кого-то из преисподней. Это тянулось несколько секунд, пока громкий стук не возвестил, что окно в ад захлопнулось, оставив заключенных в предбаннике чистилища.