28 июня 1914 года Самуэль пришел в дом Йосси Йонаха, чтобы как всегда отдать ему заказанные лекарства. Йосси, как прежде его отец, тоже считал, что у Самуэля золотые руки и его лекарствам нет равных.

Друзья вели свои обычные разговоры, еще ничего не зная о том, что в далекой Европе только что был убит хорватским террористом эрцгерцог Франц-Фердинанд.

— Мой отец считал, что ты — хороший аптекарь, потому что не ограничиваешься тем, чему тебя учили, и не боишься экспериментировать.

— Так и есть, но за последние годы в Париже я по-настоящему овладел профессией аптекаря. Медики диагностируют болезнь, а мы, аптекари, готовим лекарства для ее излечения. Без нас, аптекарей, вы, медики, мало чем смогли бы помочь.

— Да, это так, друг мой. Мы нужны друг другу и должны работать плечом к плечу. Ты нуждаешься в моих медицинских познаниях, а я, в свою очередь, смогу у тебя узнать, какие травы лучше помогают при каких недугах.

Потом они заговорили о более насущных вещах. Йосси был весьма обеспокоен здоровьем своей матери, старой Рахили.

— С тех пор как умер мой отец, она почти не выходит из дома. Говорит, что ей на этом свете нечего больше делать. Если бы не моя дочка Ясмин, думаю, она бы уже умерла.

Самуэль уже давно заметил особый интерес Михаила к дочери Йосси. Всякий раз, когда Самуэль отправлялся навестить семью Абрама, Михаил старался увязаться за ним. Несомненно, Михаил был сражен красотой этой девушки. Да и как он мог ее не заметить — высокую, стройную брюнетку с округлыми и женственными формами?

— Твоя дочь уже почти взрослая, — заметил Самуэль.

— На самом деле она еще совсем дитя, но выглядит старше своих лет. Это очень меня тревожит, друг мой. Иерусалим — не во всем святой город.

— Да что ты говоришь!

— Мама и жена не спускают с нее глаз и не выпускают из дома одну. Я и сам жду не дождусь, когда смогу выдать ее замуж, — признался Йосси.

— Ну а ты, Самуэль, еще не надумал жениться? — спросила Юдифь.

Самуэль лишь молча улыбнулся в ответ. Он был уже не в том возрасте, чтобы думать о женитьбе: в нынешнем, 1914 году, ему исполнилось сорок три. Даже сама мысль о женитьбе казалась ему смешной. Все эти годы он был влюблен в Ирину; да что там говорить — просто одержим ею. Теперь же, освободившись наконец от этого наваждения, он понял, что уже слишком стар, чтобы заводить семью. А кроме того, что мог он предложить женщине? Ежедневную каторжную работу в поле? Жизнь бок о бок с другими семьями, в которой у нее не будет ни собственного дома, ни своего имущества? При этом он никогда не испытывал особого желания иметь детей, хотя порой задавался вопросом: что бы чувствовал, если бы они у него были.

В этот вечер ни Самуэль, ни Йосси еще не знали, что в Европе уже началась война; и тем более они не могли знать, как эта далекая война отразится на них. Они узнали обо всем лишь спустя несколько месяцев, уже осенью, после того как Турция поддержала Германию и тоже ввязалась в войну.

В Сад Надежды эту новость принес Луи. Он объявился неожиданно, и Самуэль едва узнал друга в бедуинских одеждах.

— Мне сообщили, что ты вернулся, — начал он прямо с порога, заключив Самуэля в объятия. — Я хотел приехать раньше, но никак не мог вырваться.

Кася принялась бранить Луи, что так долго не возвращался.

— Могу я хотя бы узнать, почему тебя так долго не было? Ты же знаешь, как мы все волнуемся.

— Моя дорогая Кася, боюсь, что теперь тебе придется беспокоиться о куда более важных вещах, — ответил он. — Наш обожаемый султан Мехмед V Рашид объявил войну Великобритании, Франции и России. Мне известно, что в мечети Аль-Акса уже призывают к войне.

Несколько секунд никто не знал, что сказать. Каждый думал о том, как на них повлияет это чудовищное слово: война.

— А как же мы? — нарушила молчание Марина. — Что будет с нами?

— С нами? — переспросил Луи. — Нам ни к чему ссориться с турками, так что тоже придется воевать.

— Я так полагаю, ты и дальше собираешься поддерживать турецкую империю, — произнес Яков, не скрывая своего разочарования.

— Ты не понял, я вовсе не собираюсь поддерживать империю. Я говорю о том, что мы приехали на землю своих предков, чтобы построить здесь будущее, а под властью турков построить его невозможно. Так что лучше уж посмотреть правде в глаза.

— Я — русский и почти что француз, и не понимаю, почему должен поддерживать немцев и турок, — запротестовал Михаил.

— Так и Самуэль тоже. Но здесь, в Палестине, ты — еврей; и не может быть для нас худшей беды, чем если Палестина окажется втянутой в эту войну.

— А я не согласен, — ко всеобщему удивлению вставил Яков.

— Не согласен? — насмешливо переспросил Луи. — И что же ты намерен делать? Напоминаю тебе, что в армии султана, помимо всех прочих, служат и евреи.

— Эта война не принесет нам ничего хорошего, — покачал головой Ариэль.

Было уже далеко за полночь; все уже давно легли спать, а Луи и Самуэль все не ложились, куря сигареты и ведя нескончаемые разговоры.

— Итак, ты вступил в «Ха-Шомер», — сказал Самуэль.

— Ну да. Я считаю, что для нас будет лучше, если мы будем сами себя защищать.

— Вот только не надо строить из себя еврейского альтруиста, — с улыбкой заметил Самуэль. — Уж я-то знаю, сколько «Ха-Шомер» дерет с колонистов за свою защиту.

— Ну и что? А до этого они платили арабским охранникам. Кроме того, мы должны думать о будущем, — очень серьезным тоном произнес Луи.

— Разумеется, мы должны думать о будущем, но я не понимаю, почему евреи должны иметь монополию на защиту еврейских колоний? В конце концов, это всего лишь защита от воров, и не более того.

— Но и не менее. Для своего же спокойствия ты должен знать, что существуют подобные отряды, в которых состоят как евреи, так и арабы. Но я собираюсь пойти еще дальше. Когда-нибудь мы наберем такую силу, что сможем защищать не только себя, но и всех остальных.

— И кто же наши враги? Ты же сам уверяешь, что мы должны оставаться подданными султана? Таким образом, единственные, от кого мы должны защищаться — это бандиты.

— Друг мой, не стоит упускать из виду то, что происходит вокруг нас. Я думаю, что нам совсем неплохо в составе Османской империи. Турки всегда были к нам терпимы, никогда не преследовали нас из-за веры, не мешали строить синагоги и жить так, как мы считаем нужным; как ты и сам знаешь, многие евреи занимали важные посты при дворе султанов. В то время как европейцы на протяжении веков преследовали нас и изгоняли за пределы своих государств, султаны нас приветствовали и давали возможность жить так, как мы хотим.

— Не бесплатно, разумеется, — напомнил Самуэль.

— Не бесплатно? Разумеется. Согласен, мы платили налоги, как и другие иноверцы, но, по крайней мере, нас никто не беспокоил. Хорошо бы все европейские короли вели себя так же, как османские султаны.

— Ты вправду так думаешь? — спросил Самуэль.

— Разумеется. И я считаю, что мы должны очень хорошо подумать, прежде чем нарушать статус-кво.

— В последнее время мне не кажется, что Блистательная Порта так уж нами дорожит, — ответил Самуэль.

Они так и не пришли к согласию, зато убедились, что, несмотря на долгие годы разлуки, их дружба по-прежнему крепка и они по-прежнему могут быть откровенны друг с другом, хотя Самуэль и заметил, что Луи изменился. Причем изменился не только внешне — теперь он носил огромные усы — но и внутренне: стал более серьезным, вдумчивым, а, главное, задался целью превратить Палестину в общий дом всех евреев с согласия Османской империи. И это согласие, по его словам, дал сам султан в Стамбуле.

— Посмотри вокруг, — говорил он. — Разве ты сам не видишь, как изменилась Палестина?

Самуэль понял, что Луи прав. Сейчас появилось много еврейских школ, и первые иммигранты превратились в новый класс — крестьян, но не только. Иврит получил новое рождение, превратившись в более популярный язык, чем идиш. Да и пецзаж изменился — с каждым днем за стенами Старого города появлялось всё больше новых зданий, был основан Тель-Авив, еврейский, и только еврейский город. Да, Луи был прав: за те годы, что он провел в Париже, Палестина стала совсем другой.