— Не могу, — ответил Ахмед, все больше холодея под безразличным взглядом Али.

— То есть как не можешь? Чего ты не можешь?

— Я не могу потерять этот карьер: это всё, что у нас есть. Мы будем работать из последних сил, будем долбить этот камень, мы поможем вам его продавать... Но пусть хозяин не отнимает у нас карьер.

— Отнимает карьер? У кого это? Он принадлежит господину и его брату, как прежде принадлежал его отцу, а еще раньше — отцу его отца. Как и вся эта земля, по которой ты ходишь каждый день. Ты должен быть благодарен нашему господину уже за то, что он оставил тебе хотя бы твой сад, который, кстати, тоже не приносит почти никакого дохода. А теперь ступай, Ахмед, ты же знаешь, у меня много дел.

Выйдя из конторы, Ахмед прислонился к стене, устало закрыв глаза, подставив лицо иссушающему ветру пустыни, от дуновения которого трескались даже камни. Он не знал, куда ему идти и что делать. Он чувствовал себя слишком подавленным, чтобы предстать сейчас перед Диной. Как он сможет ей объяснить, что судьба повернулась к нему спиной — и может быть, навсегда?

Он долго и бесцельно бродил по пирсу, равнодушно глядя, как снуют туда-сюда пассажиры. Он даже не представлял, как будет теперь содержать семью. Доходов от продажи фруктов из сада явно недостаточно, чтобы выплачивать аренду хозяину. Конечно, он мог бы попытаться найти другую работу, но что он умел делать, кроме как тесать камень? Он мог бы перебраться в Хеврон, где жила его старшая сестра, но на что они стали бы там жить?

До самого позднего вечера он бесцельно бродил по городу, и лишь на закате вернулся домой, к жене и детям.

Кузина Дины уже накрывала ужин в маленьком белом дворике. Мухаммед бросился навстречу отцу.

— Папа, почему ты так поздно? — упрекнул его малыш.

Дина радостно встретила его с маленьким Измаилом на руках.

— Смотри, он уснул, — произнесла она шепотом.

— А как Айша? — справился Ахмед о дочери.

— Айша на кухне, помогает моей кузине... то есть, это она так думает, что помогает, а на самом деле она уже разбила тарелку с хумусом, — улыбнулась Дина. — Посиди пока с мужем кузины, сейчас будем ужинать.

Весь вечер Ахмед был неразговорчив. На все вопросы он отвечал односложно, и вскоре удалился в свой угол, где им постелили на полу.

— Завтра придется встать очень рано, мы должны выйти из дома еще до рассвета, — сказал он.

— К чему такая спешка? — удивились родные.

Когда чуть позже к нему пришла Дина, Ахмед притворился спящим. Ему и самому нужно было поговорить с женой, но он собирался сделать это у себя дома, где никто не увидит ее слез, ибо он не сомневался, что она заплачет.

Ахмед так и не смог уснуть и все ворочался с боку на бок; в конце концов, он решил встать — очень осторожно, стараясь не разбудить Дину. Он вышел на улицу, где его окутала ночная мгла. Не было видно ни звездочки, а небо казалось таким же черным, как их собственное будущее.

Чтобы скоротать время, он решил запрячь мула в повозку и погрузить в нее покупки жены. Он еще не успел покончить с этим, когда увидел, что жена проснулась и отправилась на его поиски.

— Что ты здесь делаешь? Сестра сказала, что Измаил плачет не умолкая и не дает ей спать. У нашего сына жар, а когда он кашляет... вот посмотри, он снова кашляет кровью.

Слова Дины не на шутку его обеспокоили. Измаилу не было еще и года, и он был склонен к простудам.

Малыш горел, словно в огне, и действительно плакал не умолкая, несмотря на то, что Дина не спускала его с рук.

Они приготовили для малыша травяной отвар, однако они с большим трудом смогли заставить его сделать пару глотков.

Дина пыталась унять лихорадку при помощи кусочков ткани, смоченных в холодной воде.

— Чистое безумие — куда-то ехать, когда ваш ребенок в таком состоянии, — решительно заявила кузина. — Оставайтесь у нас, а я пошлю за врачом.

— Нам лучше вернуться домой, — ответил Ахмед.

— Но малыш... — начала Дина, но, взглянув на мужа, опустила глаза и замолчала. По его глазам она поняла, что возражать бессмысленно. Он решил ехать — значит, так тому и быть.

Мухаммед помог отцу устроить в повозке маму и брата Измаила. Затем втащил туда же сестренку Айшу и велел ей замолчать.

Прощание было кратким: Ахмеду, обеспокоенному состоянием Измаила, не терпелось отправиться в дорогу. Из дома они выехали еще до рассвета.

Мухаммед сидел на облучке рядом с Ахмедом, весьма обеспокоенный угрюмым молчанием своего отца, который на все вопросы отвечал односложно и весьма неохотно.

Они как раз покидали дом дининой кузины, когда вдруг увидели бегущего к ним человека. Ахмед узнал того самого юношу, который накануне спрашивал, как добраться до Иерусалима. Ахмед остановил повозку исключительно из вежливости; в эту минуту ему совершенно не хотелось ни с кем разговаривать, а тем более кого-то подвозить.

Молодой человек, которого, как оказалось, звали Самуэль, спросил, не позволят ли ему поехать с ними. Ахмед даже не знал, что и сказать, и попытался знаками объяснить, что один из его детей болен. Услышав это, юноша попросил показать ему ребенка. Дина отказывалась показывать малыша, у которого снова поднялась температура, и он опять начал кашлять кровью. Однако Самуэль продолжал настаивать, и в конце концов Ахмед велел Дине показать Измаила.

Тот довольно долго осматривал малыша, а затем достал из сумки флакон с какой-то жидкостью и велел Дине дать Измаилу ложку этого снадобья. Дина поначалу отказывалась: слишком уж подозрительным казался ей незнакомец. Ахмед с трудом разбирал, о чем он говорит, и смог понять лишь то, что его сын тяжело болен, и что снадобье облегчит его страдания.. Он отчаянно боялся за жизнь Измаила и все раздумывал, продолжать ли им путь в Иерусалим или все-таки вернуться в Яффу. В Священном городе был один очень хороший врач, пожилой еврей, который когда-то лечил его отца, когда у него парализовало левую сторону тела. Этот еврей сразу честно сказал, что средства от этой напасти не существует, но честно старался облегчить страдания больного при помощи лекарств, собственноручно им приготовленных. Позднее он часто навещал отца, и тот питал к нему глубокое уважение.

Этот молодой человек, похоже, тоже был евреем; во всяком случае, он говорил на том же языке, что и другие евреи, во множестве прибывавшие из стран столь далеких, что Ахмед даже представить не мог, где они находятся. Все они были полны решимости стать земледельцами, хотя было ясно с первого взгляда, что ни один из них никогда в жизни не брался за плуг и не держал в руках лопаты. Этот, кстати, тоже был мало похож на крестьянина; скорее его можно было принять за аптекаря, судя по тому, как спокойно и властно он велел Дине дать Измаилу микстуру.

Кашель действительно успокоился, едва малыш проглотил ложку густой желтоватой жидкости, которую незнакомец налил из флакона.

— Как ты можешь доверять этому человеку? — запротестовала Дина. — Мы его знать не знаем. А что, если он отравит нашего сына?

— Он — аптекарь, а возможно, даже врач, — ответил Ахмед.

— Но пойми ты наконец, мы не знаем этого человека! — не сдавалась Дина. — А вдруг он — шарлатан? Мы должны вернуться в Яффу...

— Молчи, жена! Мы поедем в Иерусалим и покажем Измаила врачу-еврею. Он скажет, что можно сделать. Вот посмотри, лекарство, которое он дал нашему сыну, уже действует: он меньше плачет.

— Но он снова стал кашлять, и опять с кровью.

Ахмед, несмотря на то, что чувствовал себя совершенно разбитым, не желал останавливаться ни на минуту. Даже ночью, забыв об отдыхе, они продолжали путь, невзирая на все опасности, что таились во мгле, подстерегая неосторожных путников. Хорошо что незнакомец предложил Ахмеду сменить его на козлах, так что тот смог ненадолго вздремнуть.

Только к вечеру следующего дня они достигли Священного города. Дыхание Измаила стало не таким затрудненным. Самуэль говорил, что нужно давать ему побольше микстуры.

Несмотря на поздний час, Ахмед решил отвезти Измаила к врачу-еврею. Мухаммед и Айша выглядели совсем измученными, как, впрочем, и Дина — но для той важнее всего было вылечить малыша.