— Детям там не пройти! — возразила Далида.
— Боюсь, другого выбора просто нет. Либо они идут, куда сказано, либо нас всех арестуют. Лично мне совсем не хочется оказаться в одном из этих вагонов для скота, в которых евреев и маки отправляют в германские лагеря.
Остальным ничего не оставалось, как последовать за ними. Катя пообещала детям целый мешок карамелек, если они будут вести себя тихо.
Сколько времени они шли? Катя не помнила; помнила лишь, что все они промочили ноги, а дети дрожали от холода. Кто-то даже начал кашлять. Но четыре женщины упорно тянули их за собой, помогая вставать упавшим, зажимая рты тем, кто пытался заплакать.
Но вот наступила желанная минута, когда Жан с улыбкой повернулся к Кате.
— Мы в Испании.
— Слава Богу! — воскликнула сестра Мари-Мадлен, возводя глаза к небу и шепча молитву.
— Вы уверены? — обеспокоенно спросила Катя.
— Да, мы в Испании, — повторил Жан.
Теперь он наконец позволил им отдохнуть, расположившись под шатром заснеженных ветвей горной ели. Они промокли, вспотели, проголодались, но теперь были в безопасности.
— А где же те люди, что должны нас встретить? — допытывалась сестра Мари-Мадлен.
— Пришлось отклониться от курса, и теперь мы в четырех километрах от места назначения. Так что Франсуа пойдет вперед и проверит, ждут нас или нет. Быть может, нас давно уже никто не ждет: мы слишком задержались.
— Дети совсем выбились из сил, — сказала монахиня. — Они не в силах больше сделать ни шагу.
— Думаю, сестра, мы оторвались от того отряда, но точно я не уверен, — сказал Жан. — Мы в любую минуту можем нарваться на других солдат или жандармов.
— И что же они сделают? Вернут детей во Францию? — разозлилась сестра Мари-Мадлен. — Выдадут их гестаповцам только потому, что они евреи?
— Это война, сестра. Думаете, здесь кого-то волнует судьба каких-то сирот? Ну, спасли вы десяток детишек — Бог вас за это вознаградит; но, если мы нарвемся на солдат, вам останется лишь молить Бога о заступничестве.
— Может, вы не верите в Бога? — спросила монахиня.
— Как вы можете так говорить, сестра? — оскорбилась Катя. — Разумеется, он верит в Бога.
— Нет, сестра, я не верю в Бога, — ответил Жан. — Но это не мешает мне оставаться порядочным человеком, и вы вполне можете мне доверять. Вы спасаете этих детей по велению Божьему, а я сражаюсь против нацистов, потому что считаю, что все люди равны, независимо от расы и вероисповедания. Каждый из нас действует в соответствии со своими убеждениями. Поэтому, сестра, давайте уважать друг друга: я не стану навязывать вам своих убеждений, а вы не пытайтесь обращать меня в свою веру.
Дети и в самом деле не в силах были сделать больше ни шагу, поэтому Катя, несмотря на возражения Жана, настояла, чтобы им позволили отдохнуть. Уже одно то, что они наконец-то в Испании, обнадеживало. Она, конечно, знала, что Франко — союзник Гитлера, но до сих пор ничего не слышала о том, чтобы Франко преследовал евреев. Поэтому не сомневалась, что, даже если их и задержат, то уж точно не отправят обратно во Францию, зная, какая судьба ждет там бедных детей. Именно так она и сказала Жану.
— Ну, если вы так доверяете франкистам — то вперед, а меня уж увольте, — ответил Жан. — Я анархист, мадам, а в Испании анархистов расстреливают, не разбираясь при этом, испанский ты анархист или французский. Я спасаю вам жизнь, помогая пересечь границу, не более того. Так что если не хотите идти, я ничего не могу поделать.
— Да ладно, Жан, не сердись, — вмешалась Иветта. — У тебя у самого маленькие дети; представь, как бы они карабкались через эти сугробы.
Однако Жан неумолимо тащил их все дальше. Уже стемнело, когда они услышали неподалеку чьи-то шаги. Жан, велев остальным затаиться, отправился выяснить, кто бродит поблизости. Вскоре он вернулся в сопровождении четверых мужчин, одним из которых оказался Франсуа.
— Есть тут домик неподалеку от Пучсерды, — сообщил он. — Там живут мать с дочерью; ее муж был контрабандистом, его арестовали и расстреляли. Там вы сможете отдохнуть, пока не придет грузовик, чтобы отвезти вас в Барселону.
Они простились с Жаном и Франсуа и отдались заботам встретивших их испанцев, которые помогли донести на руках детей, совсем выбившихся из сил. У всех троих за спиной висели винтовки.
Никто не видел, как они вошли в стоящий у подножия горы дом.
Должно быть, Иветта была хорошо знакома с его хозяйкой, поскольку они тут же обменялись горячими поцелуями.
— О Боже, бедные детки! — воскликнула хозяйка.
— Нурия, у тебя не найдется поесть чего-нибудь горячего? — спросила Иветта.
— Прежде всего, им нужно снять все мокрое, мы развесим их одежду сушиться у камина, — ответила Нурия — рыжеволосая женщина с карими глазами, ростом повыше Иветты и столь же решительная.
— Если их раздеть, они замерзнут насмерть, — возразила сестра Мари-Мадлен.
— Они замерзнут насмерть, если их не раздеть. Я постелю на полу матрасы и накрою их одеялами; Иветта, помоги. А пока можно дать им горячего молока, оно вон в том кувшине.
В скором времени сестра Мари-Мадлен вынуждена была признать, что Нурия права. Дети высохли и обогрелись, выпили несколько кружек молока и теперь мирно спали, закутанные в простыни и одеяла
Катя и Далида тоже переоделись в сухую одежду Нурии, но сестра Мари-Мадлен, хоть и не переставала кашлять, отказалась снять промокшую рясу, пытаясь обсохнуть возле камина.
— Считаете, Господь так уж огорчится, если вы ненадолго снимете рясу, пока она не высохнет? — спросила Нурия.
Монахиня ничего не ответила. У нее болела голова, а в груди разливался жар, не давая вздохнуть.
— Эта женщина больна, — сказала Иветта, обращаясь к Нурии.
В конце концов, Катя убедила ее перебраться в спальню Нурии и переодеться в ночную рубашку, пока ряса высохнет.
— Никто вас не увидит, сестра, обещаю.
— Быть монахиней — значит подчиняться определенным правилам, — ответила она. — Эти обязательства мы приняли добровольно, никто не заставлял. Я понимаю, вам, возможно, кажется абсурдным, что я отказываюсь надеть другую одежду, как это сделали вы с Далидой.
— Я вовсе не осуждаю вас, сестра, просто призываю вас вести себя разумно, — убеждала Нурия. — Пусть ряса высохнет, а вы пока побудете в моей комнате, где вас никто не увидит. Думаю, на это вы вполне можете согласиться.
Нурия сказала, что те трое мужчин, которые помогали им добраться сюда, охраняют дом.
— Мы их не видим, но они не теряют нас из виду и при малейшей опасности тут же придут на помощь, — объяснила она.
— Почему вы работаете в Сопротивлении? — спросила Катя.
— А вы знаете, сколько испанцев состоят в Сопротивлении? — усмехнулась в ответ Нурия. — Сама я в Сопротивлении не состою, но с нетерпением жду, когда Союзники освободят нас от тирании Франко.
Уже наступила ночь, когда в дверь Нурии кто-то осторожно постучал. Она пошла открывать, сунув руку в карман передника, где прятала пистолет.
Это оказался один из тех мужчин, что помогли им добраться до дома Нурии. Он сообщил, что грузовик уже прибыл и ждет, когда погрузят детей. Дети, успевшие поесть и отдохнуть, уже вполне могли продолжать путь. А вот сестра Мари-Мадлен совсем расхворалась. Она вся горела, и охватившая ее дрожь никак не унималась.
— Сестра, вам лучше остаться здесь, — настаивала Катя. — Мы сами довезем детей до Барселоны. Надеюсь, к нашему возвращению вы поправитесь.
Однако монахиня, несмотря на лихорадку, по-прежнему настаивала на том, чтобы сопровождать детей.
— Говорят, Франко очень набожен, и думаю, лучше, если детей будет сопровождать монахиня, — сказала она.
Ее так и не удалось убедить и пришлось помочь ей снова забраться в грузовик.
Путешествие оказалось тяжелым. Их остановила пара патрульных. Водитель объяснил, что везет в обитель Сестер Милосердия Барселоны больную монахиню и нескольких детей-сирот, страдающих туберкулезом. Патрульные опасливо покосились на грузовик и велели ехать своей дорогой.
