— Ты не прав. Ты имеешь право на выбор, но и твоя сестра имеет такое же право; так не стоит ее в этом упрекать.

— Я считаю, что мы не должны бросать маму. Она любит нас гораздо сильнее, чем ты, и никогда нас не бросала. Да-да, мама никогда и ни на кого нас не променяет, как ты променял нас на Катю.

Думаю, эти упреки больно ранили Самуэля. Он улыбался, но глаза его подернулись слезами.

— Не осуждай меня, сынок. Поверь, когда вырастешь, ты сможешь меня понять.

— И что же я должен понять: что ты желаешь, чтобы Катя заняла мамино место?

Конечно, я вел себя вызывающе. Но поступок отца причинил мне слишком большую боль, чтобы я заботился о его чувствах. В эту минуту я хотел, чтобы он тоже страдал, как страдал я в ожидании новой разлуки.

— Я люблю твою мать, — ответил он. — И уверяю тебя, что и вы, и она навсегда останетесь в моем сердце. Но есть вещи, которые я не могу объяснить... да и не хочу. Да, Катя очень важна для меня, и я хочу жить с ней. Когда-нибудь тебе и самому придется решать, с кем жить, и, поверь, тебе будет совершенно неважно, что думают по этому поводу остальные.

— Я никогда не расстанусь с мамой.

— Мне очень жаль, что ты не едешь с нами. Хорошее образование в британском колледже тебе бы не повредило; но я знаю, что не вправе тебя принуждать, поэтому не буду настаивать.

Затем он сказал, что после того, как я отказался с ним ехать, ему больше нечего делать в Палестине, и что самое большее через три-четыре дня они покинут Иерусалим и отбудут из Яффы в Марсель, а оттуда — в Париж, прежде чем отправиться в Лондон.

После этого разговора в гостинице мы с ним не виделись. Когда спустя три дня он пришел за Далидой, он не застал меня дома. Я попросил Вади помочь мне спрятаться. Тот настаивал, чтобы я попрощался с отцом и сестрой, но я не хотел их видеть, потому что боялся расплакаться.

Когда, наконец, они уехали, я вернулся домой. Мама закрылась у себя в комнате, и Кася сказала, что ей лучше побыть одной.

— Твоей маме нужно выплакаться: ей нелегко далось расставание с Далидой.

Кася была очень рассержена, как и Руфь, которая даже не захотела выйти из комнаты, чтобы проститься с Самуэлем, сославшись на болезнь. Единственными, кому удавалось держать себя в руках, были Марина и ее сын Бен, а Игорь работал в карьере, что избавило его от процедуры прощания.

Марина обняла меня, пытаясь успокоить, но я вырвался и снова убежал к Вади, спросив у Сальмы, могу ли остаться у них на ужин. Сальма кивнула и вскоре позвала нас с Вади за стол.

Отъезд Далиды нанес глубокую рану всем нам, но мама страдала больше остальных. Думаю, что Мириам восприняла отъезд дочери как настоящее предательство. Сам не знаю, почему, но очень скоро мы перестали даже вспоминать о Далиде, словно ее никогда не существовало. Думаю, мы сделали это для того, чтобы облегчить страдания Мириам. Я отваживался говорить о сестре лишь с Вади, а он утверждал, что тоже никогда не простил бы свою сестру Найму, если бы она поступила как Далида.

В 1938 году Сад Надежды, который едва оправился от потерь, вновь посетила смерть.

Первой ее жертвой пал старый аптекарь Натаниэль, умерший от пневмонии. Порой я спрашивал себя: быть может, он и сам хотел умереть? Мама и Луи настаивали, чтобы он лег в больницу, но он не послушал.

— Ничего страшного, это всего лишь катар, помноженный на возраст, — попытался он нас успокоить.

Но однажды утром он вдруг начал задыхаться. Луи послал Даниэля за Йосси. Когда пришел дядя, он велел немедленно везти Натаниэля в больницу. Однако было уже слишком поздно что-то предпринимать. Через несколько часов он умер.

Даниэль сильнее всех переживал смерть старого аптекаря.

Он всегда считал Натаниэля своим вторым отцом. После нашей матери он был для Даниэля самым важным человеком в жизни. Последние несколько лет они с Даниэлем часами проводили в лаборатории, где Натаниэль терпеливо учил его всему, чему мой брат был в состоянии обучиться.

С Самуэлем Даниэль никогда не был особенно близок. Он считал отчима едва ли не злодеем, отнявшим у него мать, а когда Мириам произвела на свет Далиду, почувствовал себя совсем одиноким.

Самуэль же, несмотря на то, что всегда был подчеркнуто внимателен к Даниэлю, в глубине души, видимо, тоже не питал к нему особой привязанности. Далида и вовсе не проявляла интереса к старшему брату, который все время пропадал в лаборатории, и матери приходилось отрывать его от работы, чтобы позвать за общий стол на обед или ужин. Что же касается меня, то у нас с ним была слишком большая разница в возрасте, чтобы могли сблизиться. Так что Даниэль чувствовал себя одиноким и всю свою любовь, которая не нашла ответа у домашних, отдал Натаниэлю.

Я до сих пор не могу забыть, как горько он оплакивал смерть аптекаря. Даже мама ничем не могла его утешить.

Незадолго до этого Даниэль поступил в университет, несмотря на то, что был уже взрослым. На этом настоял Натаниэль, убедив его, что, если он хочет стать хорошим фармацевтом, он должен учиться. Кроме того, он настоял на том, чтобы построить новую лабораторию вместо сгоревшей. Эта лаборатория была меньше и скромнее прежней, однако Натаниэля вполне устроила и такая; он чувствовал себя уже слишком старым, чтобы полноценно работать, но все же достаточно крепким, чтобы обучать Даниэля. А самое главное, он хотел, чтобы у Даниэля было место, где он мог бы уединиться.

— Уж не заболел ли наш мальчик? — встревожилась Кася, заметив, что Даниэль почти не ест.

— Даже не знаю, что ему еще сказать, — посетовала Мириам.

— Ему нужно гораздо больше, чем тебе, — убеждала ее Кася. — Ему нужно знать, что он не одинок.

— Но я никогда не оставлю его одного.! Я его мать и люблю его до безумия.

— Возможно, но беда в том, что он не чувствует твоей любви. Ты была слишком влюблена в Самуэля и поглощена заботой об Изекииле и Далиде. Думаю, Даниэль ощутил себя ненужным; во всяком случае, ему казалась, что новая семья для тебя важнее.

Слова Каси, конечно, причинили боль, но в глубине души Мириам понимала, что та права.

— И что же я могу сделать?

— Быть рядом, разговаривать с ним, и, самое главное, убедить в том, что он должен закончить учебу.

— Разумеется, он ее закончит! Нам слишком дорого обошлась его учеба в университете, чтобы он захотел его бросить!

Увы, но именно это Даниэль и сделал. Он отказался завершать курс и, ко всеобщему изумлению, заявил матери, что хочет стать раввином.

— Но ты же ничего не хотел знать о нашей вере! — сетовала Мириам, не в силах его понять.

К ее удивлению, Йосси поддержал решение Даниэля. Он отвез его ненадолго в кибуц в Тверии, сказав, что, если по прошествии нескольких месяцев он не изменит своего решения стать раввином, никто не будет против этого возражать.

— Он должен найти свой путь в жизни, причем сам, — сказал Йосси Мириам. — Не стоит подрезать ему крылья, он уже стал мужчиной.

Она с этим согласилась, как ни больно было расставаться с Даниэлем. Эту боль усугубляло чувство вины, что она так и не смогла заставить его понять, как сильно его на самом деле любит.

Я очень тосковал по Даниэлю. Все же он был моим братом, пусть даже мы не были слишком близки, он был частью моей жизни, неотрывной ее частью.

— Боюсь, что я не слишком хороший брат для Даниэля, — однажды признался я Вади.

— Что за ерунда? — возмутился он. — Разумеется, ты хороший брат, почему ты считаешь, что нет?

— Мы с ним почти не разговаривали, я никогда не интересовался его делами, а кроме того... Кася однажды сказала, что ему кажется, будто наша мама нас с Далидой любит больше, чем его.

— Братья не всегда ладят между собой, — возразил Вади. — Вот мы с Наймой постоянно ругаемся, потому что она вечно сует свой нос, куда не следует. Но это не мешает мне ее любить, хотя я никогда и не говорю ей об этом.

— А ты тоже думаешь, что нас с Далидой мама любит больше?

Вади слегка задумался. Я не сомневался, что он скажет правду.