Так, в эту темную и снежную ночь с седьмого на восьмое января мститель спутал дом № 80 по улице Чехова с блоком № 26 по улице Дзержинского.

И поскольку жилые блоки были близнецами, второй этаж, где обитал профессор Астарджиев, был похож как две капли воды на второй этаж, где проживал некий инженер Чохмаджиев.

Профессор Астарджиев был принят мстителем за этого самого инженера Чохмаджиева и потому убит.

В чем же состояла вина Чохмаджиева?

Будучи директором одной из шахт в Барутине, Чохмаджиев был заподозрен в изнасиловании некой Франки. Расследование не установило вины Чохмаджиева, но брат Франки, некий Ралчо, поклялся прахом всех своих предков, что непременно зарежет этого инженера. Дважды пытался он сделать это, но Чохмаджиеву все время везло. Наконец он уехал в Софию. Однако, когда уже грузили его вещи, появился Ралчо и во всеуслышание поклялся, что, даже если тот уедет не только в Софию, а и на тот свет, он все равно его разыщет и перережет горло, так и заявил.

Данчев ничего не знал об этих делах, но он пошел в районный участок и спросил, не было ли чего-нибудь, касающегося Чохмаджиева. Там ему сказали, что Чохмаджиев обратился с жалобой на некоего Ралчо из села Барутин, который угрожал ему убийством.

— Вот как я добрался до сердцевины этого преступления! — сказал торжественно Данчев. — Приезжает Ралчо, путает дом и вместо того, чтобы отомстить Чохмаджиеву, убивает профессора! После этого происходит путаница, жертвой которой являются Красимир Кодов и доктор Беровский.

— А есть у тебя, дорогой коллега, доказательства, что этот Ралчо был с седьмого на восьмое в Софии? И есть ли у тебя свидетельские показания и вещественные улики, что он совершил убийство? — спросил Манчев.

— Я позаботился об этом, дорогой коллега! — скромно, однако скептически улыбнулся Данчев, и уголки его тонких губ торжествующе поползли вверх. Он посмотрел на свои часы. — Мне в управлении обещали ровно в шесть часов тридцать минут дать справку. Разрешите позвонить, товарищ майор?

Было шесть часов тридцать минут.

Манчев хмуро сосал сигарету, а я с грустью думал, смогу ли при вполне возможном успехе Данчева как-то заштопать свою собственную неудачу…

Но Данчев возвратился от телефона мрачный, уголки его губ уныло опустились вниз.

— Какой-то дьявол глумится над нами, — сказал он. — И я, по всей вероятности, сел на мель.

— А как же иначе! — отозвался Манчев.

Данчев, немного помолчав, сказал:

— Этот Ралчо вместо того, чтобы убивать, плясал хоро на свадьбе своей сестры Франки… Изнасиловал ее какой-то местный шахтер. Он совершил это, видите ли, чтобы старики согласились отдать ему Франку в жены…

— Вот тебе на!

— И все же — кто убийца? — спросил я.

Я ждал ответа, медленно натягивая пальто, но мне никто не ответил.

Улица встретила меня леденящим ветром и снегом.

В приемной генерала я немного подождал, и в восемь часов адъютант пригласил меня в кабинет.

Генерал стоял у стола — крупный седой человек со строгими светлыми глазами.

Я попросил разрешения доложить, он кивком предложил мне сесть, а сам начал медленно ходить по кабинету, меряя шагами толстый ковер темной, даже мрачной расцветки.

Закончив доклад, я ждал, а генерал ходил и ходил мимо меня, точно огромный бесшумный маятник. Наконец, остановившись возле стола, он устремил на меня свои суровые глаза.

— Ну? — спросил он. — Что с обстоятельствами — они тебе не помогли? Ведь согласно твоей теории обстоятельств, Красимир Кодов и доктор Беровский уже сейчас были бы в капкане, ловко тобою расставленном?

— Теория обстоятельств, сопутствующих убийству, рухнула в ходе расследования, товарищ генерал.

— Странно. Роскошная вилла в Бояне — для Кодова, научное открытие плюс большая часть городской квартиры для Беровского — уж это ли не «обстоятельства»?

— Сожалею, товарищ генерал…

— Сожалеешь? Я бы на твоем месте радовался, товарищ следователь!

Поскольку я молчал, не понимая, он продолжал:

— Я бы радовался, что убийство не продиктовано материальными интересами… Ты меня хорошо понимаешь?

— Да, но ведь еще не известно, КАКИМИ интересами оно вызвано, — возразил я.

— Поверь, — сказал генерал, — когда материальная выгода становится целью жизни, когда лишь она руководит действиями человека — страшней этого ничего нет. Поэтому я и говорю, что буду рад, если в этой афере не замешаны материальные интересы.

Генерал сел к столу. Было слышно, как за окном свистит ветер, засыпая снегом запотевшие изнутри стекла.

— Товарищ генерал, — сказал я, — разрешите мне уйти на старое место. Преподавательская работа все-таки…

Он задумчиво протянул руку к пачке второсортных сигарет без фильтра, но тут тихонько зазвонил один из телефонов.

Генерал поднял трубку. Как видно, ему сообщали что-то приятное — лицо его постепенно светлело, взгляд серо-голубых глаз становился все мягче.

— Передайте ему, пожалуйста, мои поздравления и благодарность! — сказал генерал. — Жду его через час! Или нет — когда ему будет удобно. Я здесь, на месте. — Положив трубку, он сообщил мне, не скрывая ликования: — Убийца профессора Астарджиева только что задержан.

Я вскочил, будто подброшенный пружиной. Перед моими глазами стали вдруг расплываться какие-то красные кружочки. В ушах зашумели водопады.

— А вы идите пока отдохните, — донесся до меня голос генерала, еле слышный сквозь шум низвергающейся на камни воды. — Завтра обсудим ваш вопрос. Спокойной ночи!

В воскресенье, в полдень, мы похоронили профессора. Я говорю «мы», потому что похороны были организованы коллективом Центра эпидемиологических исследований, а не членами семьи. Указывая на это обстоятельство, я не хочу быть понятым превратно — в том смысле, что Надя или Радой отказались проявить последние заботы о своем отце. Ничего подобного! И Надя, и Радой, и Кодов, зять профессора, — все были готовы выполнить свой долг перед покойным. Радой, например, настаивал на том, что надо непременно купить самый дорогой гроб (люкс) и договориться с дюжиной специальных такси для участия в похоронной процессии, а Кодов — великодушный и благородный человек! — предлагал устроить после похорон торжественные поминки в конференц-зале какого-нибудь современного отеля. Но эти исполненные скорбной любви пожелания (в особенности касающиеся торжественных поминок) были самым решительным образом отвергнуты нашей дирекцией, которая организовала все за счет института, и, хотя гроб был обычный (не люкс), и в похоронной процессии принимали участие только четыре такси (обычные), и после того, как дорогого покойника опустили в могилу, две уборщицы из института роздали всем по бутерброду (в общем, все скромно, очень скромно), погребение выглядело величественным. Как бы то ни было, похороны, организуемые от имени коллектива института, — честь, которую не станут оказывать покойнику просто так, за здорово живешь.

Когда мы тронулись к месту, где уже было выкопано в земле вечное обиталище профессора, непосредственно за гробом шли Надя, Радой и Красимир Кодов. Дора Басмаджиева сделала попытку присоединиться к ним, но Надя обернулась к ней, точно рассвирепевшая дикая кошка (разве что в волосы ей не вцепилась), и Дора, сконфузившись, благоразумно отстала.

За близкими покойного выступали члены руководства института, среди них и доктор Петр Беровский в элегантном черном пальто, с белым шарфом и в итальянской шляпе «Борсалино». Справа от главного директора шел, слегка прихрамывая, человек среднего роста и средних лет, с выражением лица, настолько далеким от всего обыденного, что, если бы сторонний наблюдатель всмотрелся в его лицо более внимательно, он сразу бы ощутил в нем нечто необыкновенное. Как ни необычно такое сравнение, все-таки скажу, что лицо это было похоже на физиономию дьявола: с острой козлиной бородкой, с сильно выступающими вперед костлявыми скулами и тревожно горящими светло-зелеными глазами. Это был профессор Марков, почетный доктор Пастеровского института (в последнее время поговаривали, что он намеревается возглавить отделение специальных исследований в нашем институте).