– Что случилось, Гудрон-батыр?

– Ничего, господин, просто большой привал. Полночь. Не устали?

– Смеешься? Я же еду.

– Иногда ехать тяжелее, чем идти. Вы бы поспали, господин, там Этель уже постель приготовила.

– Да неудобно как-то. Вы идете, а я дрыхнуть буду?

– Зато днем, когда мы с господином инженером ляжем спать, вы побудете старшим. Я вон и десяток Зиргана спать уложил под танком. Днем караулить будут.

– Ладно, – согласился Серега, челюсти которого сводило зевотой, – так и сделаем.

Он слез с машины, чуть не наступив на голову Зиргана, храпевшего с краю, и осторожно просунул голову за полог «бытовки». Внутри хлипкое дощатое сооружение показалось невероятно уютным, напомнив Попову двухместное купе скорого поезда. Стены и потолок были затянуты мягким желтым и зеленым бархатом, в углу размещались маленький откидной столик из полированного дерева и откидное кожаное сиденье, здесь же в стенке было прорезано окошечко, прикрытое шторкой. Большую часть помещения занимала двухъярусная кровать, застеленная атласными одеялами, из-под которых выглядывали белоснежные подушки. На нижнем ярусе и примостилась дремлющая полусидя Этель. На шорох полога она мгновенно проснулась:

– Доброй ночи, господин. Ужинать будете?

– Да нет, – Серега вдруг показался себе таким грязным на фоне всей этой неожиданной роскоши и чистоты, – я спать собирался, а тут…

– Места хватит, – не поняла Этель, – вы ляжете здесь, а я, с вашего позволения, наверх.

– Я не о тесноте, – Попов все же втиснулся внутрь, – я за день пропылился и вспотел не один раз, а тут так чисто.

– Есть влажные полотенца, господин. Раздевайтесь, я вам помогу.

Приведенный таким образом в более или менее чистое состояние, Серега сел на кровать и поймал, занявшуюся было уборкой Этель, усадил себе на колени:

– Попалась! – Он попытался прижать девушку к себе, но острый локоть неожиданно уперся ему в грудь, помешав выполнить задуманное:

– Не сейчас, господин.

– Почему? – Глубина разочарования показалась ему запредельной. – Что-то случилось?

Этель вывернулась из его рук в угол на сиденье:

– Здесь это невозможно, господин. Я не могу принять ванну, а через эти щели в досках все слышно, как на улице. Я не смогу.

– Нормально, – развел руками Попов, – и стоило меня на это подсаживать? Могла бы сразу предупредить, что все только на один раз.

– Неужели господин хочет в постель грязную, дурно пахнущую женщину? Или он хочет, чтобы все вокруг знали, как и что он делает в этой постели? Завтра поход закончится, и господин получит все что захочет.

– С чего ты взяла, что он завтра закончится? – удивился Серега.

– Гвардия Мордора никогда не уходит из Барад-дура больше чем на сутки. Завтра днем поиграете в штурм крепости, и вернемся обратно.

– Да, конечно, – усмехнулся Попов, – ни завтра, ни послезавтра мы в этот ваш Барад-дур не вернемся.

– Почему? – удивилась Этель, пересаживаясь опять к Сереге на кровать и прижимаясь к плечу. – Ну, не сердитесь, господин. Мне с вами вчера было так хорошо, вы такой ласковый и нежный. Я же не знала, что это не просто учебный выход. И, по-моему, вы все-таки ошибаетесь, ведь даже Повелитель с нами не поехал.

– Ну и что, что не поехал, – Серега откинулся на подушки, потянув за собой Этель, которая устроилась головой у него на груди, – все равно мы вернемся не раньше чем через месяц. Если вообще вернемся. Ну, я, по крайней мере. Тебе-то вряд ли что-то угрожает.

В глазах Этель заблестели слезы.

– Не говорите так, господин. Вы единственный нормальный человек в Мордоре, и мне было бы больно вас потерять. Но вы играете со мной. Мы идем на восток, а война будет на западе. Это просто учебный выход. У Властелина Мордора нет врагов на востоке. Харад и Кханд – его союзники, а моя несчастная родина давно покорена.

– Да видать, не до конца покорена-то, – брякнул Попов, и тут же обругал себя ослом. Предупреждал же Гудрон! Предупреждал! Развели тебя, Сережа Попов, как последнего недоумка. Сообщение о цели похода третьим лицам есть прямая измена, а изменники заканчивают свои недолгие дни в гостях у Бхургуша. Серега покрылся потом, а сердце попыталось выпрыгнуть из грудной клетки. Но, к его удивлению, в глазах Этель не было торжества и злорадства тайного агента. Напротив, если раньше слезы только намечались в уголках глаз, то сейчас они проложили две блестящие дорожки по щекам девушки.

– Спасибо, господин, – чуть слышно всхлипнула Этель, – вы позволите ничтожной рабыне снова увидеть родные места, куда она уже и не надеялась попасть. Спасибо.

Она вытерла слезы и вдруг начала целовать Серегину грудь и плечи:

– Я отблагодарю вас, господин, – зашептала она ему в ухо, – я знаю много способов сделать мужчину счастливым. Меня заставляли это делать, и я даже не думала, что когда-нибудь захочу этого сама. Расслабьтесь, просто расслабьтесь и лежите, как лежали. Этель умеет быть благодарной, очень благодарной.

Когда через полчаса платформа снова тронулась в путь, Этель, поплакав еще раз, как она сказала «от радости», заснула, по привычке сжавшись в комочек и подтянув колени почти к подбородку. Серега же специально боролся со сном, а когда убедился, что Этель крепко спит, то осторожно слез с кровати, снял со стола странный, светящийся холодным светом шарик на подставке и внимательно осмотрел маленькие розовые ноготки на ногах девушки. К ужасу своему, на правой ноге вместо двух ногтей он разглядел зарубцевавшиеся ранки. Передернув плечами, Попов убрал шарик на место, мысленно еще раз обругал себя скотиной и аккуратно прикрыл Этель одеялом. Подумал и осторожно полез на второй ярус, опять же мысленно поблагодарив плотников Анариона за прочную и не скрипящую конструкцию.

Не успел он коснуться головой подушки, как кто-то аккуратно, но настойчиво потряс за плечо. Серега хотел уже обругать нахала, но, приоткрыв глаза, с удивлением увидел солнечный свет, пробивающийся сквозь занавеску. У кровати стоял Гудрон:

– Извините, господин, но пора вставать.

«Подъем», наверное, самое нелюбимое слово в армии, и, как любой нормальный курсант, Серега тоже ненавидел его всей душой. Подъем – это не только окончание ночного отдыха, что ужасно само по себе. Это еще и начало трудного дня, а чтобы курсант не расслаблялся, трудности ему обеспечивают с самого подъема. Старшину Макухина дежурный по роте разбудил заранее, как и положено Уставом внутренней службы, и теперь он зорким соколом следит, за какое время несчастная мышка по фамилии Попов упадет в строй роты. И если, не дай бог, Попов не успеет этого сделать за отведенное время, несдобровать всему взводу. Но Попов сегодня успел. Не успел Охохолин – бледное тщедушное существо, непонятно как поступившее в училище. Кто-то связал ему ночью штанины галифе, и после неудачной попытки их развязать Охохолин стоит в строю в кальсонах, держа брюки в руках. Наверняка братья Филькины постарались – шутка в их брутальном стиле. К тому же они из третьего взвода и им плевать на мучения взвода первого, имеющего несчастье наблюдать Охохолина в своих стройных рядах. А мучения предстоят, брови Макухина сурово сведены, взгляд устремлен мимо неудачника Охохолина на замкомвзвода Петренко.

– Что это у вас, товарищ сержант, курсант до сих пор брюки надевать не научился?

– Научим, товарищ старшина, – цедит сквозь зубы Петренко, двигая ушами-пельменями и глядя прямо перед собой.

– Проведете со взводом в личное время инструкторско-методическое занятие по быстрому и правильному надеванию военной формы одежды по команде «Подъем».

– Есть провести занятие. – Петренко все так же глядит перед собой, а по взводу тихой волной пробегает: «У, сука!» Это не Макухину. Это несчастному Охохолину, мнущему в руках брюки. Физическое воздействие ему обеспечено. Не до синяков, конечно, но все равно чувствительное. Серега и сам рад бы дать ему подзатыльник, хотя и понимает, что в данном случае Охохолин вряд ли виноват. Но старшина еще не закончил: