Бирюком его прозвали за отстранённость, потому что Чонин ни с кем особо не сближался. Ну и за взгляд, конечно же. Людям под его взглядом обычно становилось не по себе. И многие при этом предпочитали не помнить, что Чонин иногда мог громко и заразительно смеяться, ослеплять широкими искренними улыбками и никогда никому не отказывал в помощи. Просто все эти наглядные демонстрации в самом деле случались редко — Чонин плохо сходился с людьми.

Сначала Чанёль думал, что Чонин сам виноват, потом изменил своё мнение. Чонин всего лишь производил впечатление намного более зрелого человека, чем был на самом деле. Он казался всем вокруг чересчур серьёзным и «тяжеловесным», суровым и требовательным, придающим большее значение работе, чем следовало бы. То есть, Чонин даже с позиции любого нормального корейца казался больным на голову трудоголиком. И он казался при этом амбициозным человеком, стремящимся добиться многого своим трудом.

Определение «столичный» прилипло из-за холодности и высокомерия Чонина, и его вида — он всегда выглядел стильным, даже в старых потёртых джинсах и тёплом свитере. В то, что Чонин смотрит на всех свысока, верили все поголовно. Даже Чанёль. Хотя Чанёль в действительности считал Чонина в большей степени гордецом, чем человеком, презирающим всех вокруг. Скрытным гордецом.

Чонин никогда ничего не рассказывал о себе сам. Всё, что Чанёль знал о нём, он выяснил либо с помощью наблюдений, либо с помощью прямых и веских вопросов, на которые Чонин должен был хоть что-то ответить.

========== 3. Дебют Пак Чанёля в роли преступника ==========

Чанёль избегал Чонина две недели. Сам себе он твердил каждый день, что вовсе не избегает Чонина, просто не хочет навязываться.

Каждое утро они вставали с разницей в полчаса, перекусывали и ехали в отделение. Чанёль нагружал Чонина поручениями и отправлял в самостоятельное «плавание», сам же читал отчёты, подолгу задерживая взгляд на ровных строках и внимательно изучая почерк Чонина. К вечеру Чонин возвращался, писал всё те же отчёты, оставлял на столе Чанёля. И они вместе отправлялись домой. Пересекались лишь во время ужина, чтобы после залечь в спячку в разных комнатах.

Наверное, всё это в большей степени угнетало именно Чанёля, поскольку Чонин выглядел спокойным и невозмутимым, как и всегда. Ну и, судя по всему, он любил одиночество. А точнее… Точнее, Чанёль, как и все прочие, начинал верить в то, во что верить было удобно. И тоже забывал, каким громким и ошеломляющим может быть веселье Чонина, какая у него сияющая и завораживающая улыбка, насколько он надёжный и верный, отзывчивый. Забывал, что Чонин просто трудно сходился с людьми и был слишком гордым, чтобы просить о помощи.

Существующее положение дел пришлось пересмотреть, когда капитан Бан после позорного провала при задержании в соседнем отделении распорядился ежедневно проводить тренировки по рукопашному бою. Никогда не рвавшийся в спортсмены и — уж тем более — в бойцы с какими-нибудь поясами Чанёль страдал. Потому что тренировка — это переодевание в дурацкую белую форму, которую стирать задолбаешься, тысяча и один поклон по поводу и без оного, ноющие мышцы, различные травмы, потное тело, душ и снова переодевание. Зачем и кому нужно такое количество лишних телодвижений? И чтобы эти телодвижения приносили хоть какую-то пользу в реальности, их требовалось не просто отточить, а довести до автоматизма и возвести в степень «безусловный рефлекс».

Чанёль страдал.

Чонин сиял.

И если кто-то полагал, что Чонин будет трястись над своей раной на спине, то этот кто-то здорово ошибался. Чонин спокойно зашёл в зал, попробовал босыми ступнями маты, присел на корточки и принялся наблюдать за мастером-инструктором, прищурившись, как крупная и опасная пантера. Только тогда Чанёль припомнил: «тэквондо и кикбоксинг — уровень инструктора».

Мастер в их отделении обучал их приёмам тэквондо и дзюдо, но вряд ли это могло смутить Чонина. На первом занятии Чанёль как-то не заметил, чтобы у Чонина возникали сложности. Мастер, к слову, сразу заприметил Чонина и подключил его к демонстрационным комплексам. Разумеется, это обстоятельство не прибавило любви к Чонину со стороны коллег.

Потом Чонин стал уходить куда-то по вечерам, возвращался он за четверть часа до полуночи, закрывался в ванной и после ложился спать.

В итоге Чанёль видел Чонина по утрам и днём — полтора часа на тренировках. Идеально, если бы не влюблённость Чанёля, которая проходить сама по себе не намеревалась. Вопреки всем его ожиданиям, он смотрел на Чонина, когда мог это делать безнаказанно и оставаясь незамеченным. Иногда он позволял себе помечтать и представить что-нибудь… Получалось представить лишь что-то невинное и наивно-глупое. Большее — никак. Это озадачивало. Обычно Чанёль легко выстраивал в мыслях даже скабрезные сценарии и прокручивал порой в воображении порнофильмы с участием интересующего его объекта и себя любимого. Ничего сложного в этом не было для него, ведь он прекрасно знал, что ему нравится и чего он хочет.

С Чонином это не работало. Чанёль не мог представить и нарисовать в воображении хотя бы банальный поцелуй. Он начинал себе это представлять, доходил до прикосновения к руке или щеке — и всё. И не воображение отказывало, а просто Чанёль быстро терял контроль и над воображением, и над ощущениями. Он зависал намертво при попытках представить, что испытает, когда прикоснётся к руке или щеке Чонина. Он гадал, какой будет на ощупь бронзовая кожа, казавшаяся при ярком свете ламп золотистой. Уже одно это лишало Чанёля покоя: он не понимал, как кожа может выглядеть ещё темнее в лучах солнца и золотиться при искусственном свете. Ну полный же бред!

Во время очередной поздней отлучки Чонина Чанёль пробрался в его комнату, щёлкнул выключателем и осмотрелся. Спохватившись, метнулся к входной двери и закрыл на цепочку. На всякий случай.

Вернувшись в комнату, Чанёль снова осмотрелся. Чистый пол, постель аккуратно заправлена и сверху прикрыта тонким клетчатым пледом из верблюжьей шерсти. Мама дарила точно такой же плед Чанёлю года три назад. Чанёль так и не достал его из пластиковой упаковки, сунул в шкаф и забыл, теперь вот вспомнил.

На столе у окна дремал ноутбук, а справа стопкой сложили тетради большого формата. Из пластмассового стакана торчали пять ручек и два слегка погрызенных карандаша.

Чанёль взял тетрадь с самого верха стопки и раскрыл наугад, скользнул взглядом по знакомым ровным строкам, перевернул страницу, другую. Кажется, Чонин либо составлял учебную программу, либо писал книгу о боевых искусствах. Много исторических выкладок, схематических рисунков. Чанёль сдвинул палец с уголка страницы и увидел дату. Поразмыслив немного, полистал тетрадь и открыл первую страницу. Он проверил все тетради в стопке — исписанные полностью и только начатую.

Пять полностью исписанных и одна, начатая вчера. Чонин начал писать это всё с того самого дня, как приехал в Пусан! Немногим меньше месяца прошло, а он уже столько сделал?

Чанёль торопливо сложил тетради стопкой и пристроил там, где они и были изначально. И он не представлял, как и когда Чонин успел написать всё это.

На ноутбуке Чанёль обломал зубы об пароль и раздражённо отвернулся от стола. Потянул носом воздух. Запах хвои с лёгкими нотками мандарина дразнил обоняние. Запах Чонина.

От отчаяния Чанёль распахнул створки шкафа и осмотрел скудные запасы чониновской одежды. Простота и элегантность или функциональность. Чанёль запрокинул голову, хмыкнул и вытянул руки, чтобы ухватить картонную коробку и поставить её на пол. Внутри нашлись награды, фотографии, дипломы, наградные сертификаты, лицензия телохранителя, разрешение на огнестрельное оружие, снайперское свидетельство, куча других документов рабочего профиля и благодарности за службу в отделе специального назначения.

Трудоголик. Воистину. Или человек, который не воспринимал вообще ничего, кроме своей работы. По большому счёту, Чанёль не обнаружил у Чонина никаких личных вещей, тот как будто жил исключительно своей работой. И это бесило Чанёля ещё сильнее. И совершенно не гасило его интерес к Чонину.