Кёнсу всегда следовал советам Шивона, но когда проснулся этим утром, понял, что «всегда» иногда заканчивается.

Он медленно закрутил вентиль, отвернулся от раковины и вытер руки полотенцем. В коридоре тихо скрипнула дверь. Кёнсу мрачно смотрел на Чонина — тот двигался вдоль стены к спальне, касаясь пальцами шершавой поверхности. На широких плечах поблёскивали капельки воды, скатывались с мокрых волос на голове…

Кёнсу аккуратно повесил полотенце и облизнул сухие губы.

«Простите, наставник, кажется, я уже играю в чужом мире, но пока проигрывать не собираюсь. Я убью его. Так или иначе. Это моя работа, и я умею делать её качественно. Заставлю его доверять мне, дорожить мной, а потом… потом сломаю и убью. Потому что он всего лишь человек. Пусть идеальный, но всего лишь человек. Слепой человек. Обмануть слепого ещё проще, чем зрячего. Вы сами говорили, что мы волки и очищаем мир от всего ненужного и болезненного. Он слепой, и скоро придёт время, когда он никому уже не будет нужен, станет бесполезным, превратиться в гнойную рану. Ему незачем жить. Убить его — это проявление милосердия, ведь так? Не сломать, а просто убить».

Кёнсу торчал в гримёрке, пока персонал возился с Чонином. Смотрел, как Чонина быстро и профессионально одевали в сверкающие блёстками тряпки, как легко и красиво раскрашивали лицо, приглушая тёмные оттенки и превращая кожу в матовую и довольно светлую, пока перед Кёнсу не оказался почти незнакомый человек. Утончённый и красивый, завораживающий. Но даже грим не смягчал до конца резкость линий в лице и не приглушал внутреннее пламя Чонина.

На пятачке у лестницы на сцену Чонин чуть наклонил голову, чтобы одна из девушек провела кисточкой по его нижней губе, добавляя блеска. Другая тронула пуховкой скулы, подновляя румянец. Жизнь вокруг Чонина кипела, хотя сам он выглядел отрешённым. Только пальцы, сжавшиеся на металлических перилах лестницы, едва заметно подрагивали.

Кёнсу придирчиво рассматривал Чонина и честно пытался найти недостатки. Не находил. Чонин выглядел не как звезда и не как раскрашенная кукла. Чонин выглядел как человек, который собрался танцевать с духами и призраками, уйти за грань реальности. Вверху, на том конце лестницы, начиналась сцена. И у края сцены кричали зрители. Этот слаженный рёв вызывал дрожь у Кёнсу, а Чонин им упивался, словно неотъемлемой частью музыки и предстоящего шоу. Этот рёв будто заряжал Чонина, заставлял его гордо расправлять плечи и забывать, что отныне он мог полагаться лишь на слух и осязание. Толпа по ту сторону сцены была персональным вином Чонина, и осознание этого затапливало Кёнсу иррациональным восторженным холодком, растекавшимся в груди. Даже дух захватывало от вида Чонина, так остро реагирующего на рёв толпы.

Потом Кёнсу помогал Чонину подняться вверх по ступеням, разворачивал лицом в нужную сторону и коротко напоминал расстояние влево и вправо, и вперёд. Секундная тишина, вспышка и первые аккорды хорошо знакомой Кёнсу музыкальной композиции. Дальше Чонин двигался один. Он танцевал совсем не так, как на тренировках и репетициях. Он… танцевал, как будто жил и дышал музыкой и собственными движениями. Кёнсу мог видеть его лишь со спины, потому что Чонин танцевал перед теми, кто смотрел на сцену из зала, но даже тогда…

Это была магия.

Кёнсу забыл, что Чонин не видит, потому что Чонин должен был видеть это — каждый свой жест, каждый поворот, каждое колебание тела. Он и голову поворачивал так, как будто это важный элемент танца. Двигался под музыку и сияние ламп и прожекторов, пропадал в тенях, чтобы вновь оказаться в лучах света.

Кёнсу затаил дыхание, различив справа от Чонина открытый люк в полу. Закрыть забыли? Или оставили открытым специально? Если просчитать намерения господина Хона… вряд ли он так уж хотел ждать какого-то срока и тянуть время. Если верить соображениям Джунсу, сроки волновали только одного из заказчиков, да и отмашку Кёнсу никто не давал и не требовал немедленной смерти Чонина.

Чонин танцевал и смещался всё ближе к люку. Кёнсу помнил рисунок его танца и знал, что скоро нога Чонина окажется над пустотой. Он пытался предупредить, но его голос заглушила музыка. Тогда он рухнул на пол и прополз вперёд по сцене так далеко, как получилось, чтобы потом крикнуть:

— Осторожно! Люк на три часа! В двух шагах!

Чонин продолжил танцевать, и, наверное, никто ничего не заметил и не понял. Кроме Кёнсу. Потому что Кёнсу видел этот танец не раз и знал выверенную последовательность движений. Последовательность, которую Чонин изменил на ходу, оставшись в шаге от люка, а потом он танцевал уже левее.

Кёнсу выдохнул, отполз обратно к лестнице и сел прямо на пол — ноги дрожали от волнения.

После выступления вокруг Чонина опять крутился персонал. С него снимали блестящий костюм и смывали грим, протягивали бутылки с водой и громко выражали восхищение. Чонин вряд ли слушал хоть кого-нибудь. Он вновь выглядел отрешённым. И не только. Ещё он выглядел потухшим и серым, как пепел. Как будто там, на сцене, он умер вместе с последними отзвучавшими аккордами. Или продолжал жить, но в танце, который бесконечно прокручивал у себя в голове. Без грима он по-прежнему казался Кёнсу красивым и завораживающим, только более… настоящим, что ли?

В гримёрку внезапно заявился господин Хон с огромным букетом пышных лилий, впихнул цветы Чонину в руки, выдавил из себя скупой комплимент, глянул на Кёнсу не особенно доброжелательно и удалился. Чонин с долей брезгливости отдал кому-то цветы, отряхнул ладони и неуверенно шагнул к двери. В подобных случаях, как понял Кёнсу, Чонин не брал с собой Чипа, оставлял дома. Вряд ли пёс выдержал бы спокойно такую толкучку, что творилась за кулисами. И сейчас Чонину не на кого было рассчитывать. Только на Кёнсу. А рассчитывать на Кёнсу Чонин не слишком-то и хотел.

Кёнсу тронул его запястье, положил ладонь себе на плечо и повёл по длинным коридорам в сторону стоянки. Машину и шофёра им выделили, так что волноваться было не о чем.

В пути Чонин продолжал хранить молчание и быть отстранённым, погружённым в себя. И он ни разу не вспомнил о том открытом люке, в который мог свалиться, если бы не предупреждение Кёнсу. Благодарность услышать хотелось, однако Кёнсу прекрасно знал, кто он такой и что должен сделать с Чонином. В свете этих обстоятельств желание услышать благодарность походило на лицемерие.

Дома вместо ужина Кёнсу первым делом отправился в ванную. Ему не давала покоя неопределённость. После всего, что случилось, Чонин не заикнулся об увольнении. Он по-прежнему держал дистанцию и отмалчивался, но ничего не сделал, чтобы убрать Кёнсу подальше от себя. Если он ничего не делал, то следовало что-то делать самому Кёнсу. Пока он всё ещё оставался рядом с Чонином и в самом деле мог как-то изменить ситуацию в свою пользу и в пользу заказа.

Кёнсу принял душ, тщательно вымылся, тронул ладонью бедро, поколебался немного, затем решительно провёл пальцами меж ягодиц. Ничем подобным он давно не занимался. Лет пять уже, наверное, если не больше. Да и до этого приходилось использовать своё тело таким образом от силы три-четыре раза. Не то чтобы это было особенно неприятно или приятно, просто необходимость в ряде заказов, когда в число мишеней попадали люди определённого типа, добраться до которых удавалось лишь через постель в качестве экзотического партнёра. Этому тоже обучали в конторе. При необходимости. Их всех первым делом учили тому, что их тело — лучшее оружие из всех возможных. И если Кёнсу не удавалось добиться доверия Чонина иными способами, следовало использовать язык тела и секса. То, что он собирался предложить Чонину, доказало бы его собственное доверие. Ведь далеко не каждый согласился бы на подобное — быть полностью открытым перед кем-то, позволять владеть собой и собственным телом, черпать в себе удовольствие и отдаваться по собственной воле.

Риск, что Чонин не примет это, существовал. Но если не попытаться… ничего изменить точно не удастся.

Вопреки решимости Кёнсу с трудом удалось протолкнуть в себя палец. Возможно, из-за сомнений. Чонин ничего не видел, но вряд ли он стал бы бросаться на каждого без разбора, лишь бы потешить плоть. Кёнсу собственными глазами видел, как Чонин справлялся с такой проблемой, так что слепота ничего не гарантировала. Чтобы Чонин захотел играть по правилам Кёнсу и взять то, что ему собирались предложить, ему следовало хоть немного интересоваться Кёнсу и испытывать хоть тень симпатии. При таком раскладе уже не имело значения, насколько Кёнсу красив или не красив. Но он понятия не имел, что именно в нём могло бы привлечь Чонина, вызвать сексуальный интерес.