Первый нормальный вдох получился на кровати. Хань повернулся на бок и прижался к Чонину. Перебирал тёмные волосы и учился дышать заново. Следил за отблесками света на гладкой коже и думал, что создать всё это человеку не под силу. Он мог украсть Кая, но не сотворить его сам. Мог лишь скопировать то, что создал некто другой. Скопировать для себя, чтобы после заплатить за это. За всё.

Чонин молчал, и Хань был ему за это бесконечно благодарен. Звука его голоса Хань не вынес бы. Просто не вынес. Голос Чонина разбил бы ему сердце. Буквально. В мелкую крошку и уже навсегда.

Хань медленно повёл ладонью по груди Чонина, заставил вытянуться на спине. Смотрел и смотрел, потом решился перекинуть ногу через бёдра и сесть так, чтобы видеть лучше. Всего сразу. Дрожащими пальцами касался жёстких мышц на животе, гладил и вновь забывал дышать.

Наклонившись ниже, Хань повёл ладонью по груди. Осторожно целовал шею и ощущал под пальцами твёрдую вершинку соска. И горел сам, дрожал от нетерпения. Тёрся ягодицами о крепкий ствол и мечтал быть ещё ближе. Языком выводил на смуглой коже очертания ключиц, повторял каждую линию, целовал ямочку меж ключицами, оглаживал плечи, упиваясь ответной дрожью.

Что бы он ни сделал, как бы это ни называлось, Хань готов был понести любое наказание. Что угодно, только бы не отказ от Чонина. Потерять его ещё раз Хань не мог. Этого он тоже не вынес бы. Просто не вынес. Ему хватило четырёх лет веры, что геном Чонина в силах заменить самого Чонина. Ему хватило четырёх лет иллюзии жизни.

Хань прижимал запястья Чонина к смятым простыням и обводил языком ямочку в центре живота, спускался поцелуями ниже, чтобы слизнуть блестящую капельку с головки члена. Любовался напряжёнными мышцами и пытался улыбнуться. Приподнявшись, он медленно опускался на бёдра Чонина и пытался поймать его взгляд. Насадившись на член, зажмурился, слепо повёл руками и погладил большими пальцами выпуклые вершинки сосков — до тихого стона. Только так и не понял, чей это был стон.

Там, у зеркала, они сгорали друг в друге. На кровати получалось по-другому. Хань двигался плавно и неторопливо, низко склонившись над Чонином, смотрел на их бёдра и видел, как медленно толстый ствол погружается в его тело. От этого только сильнее хотелось стать одним целым. С Чонином. Срастись с ним кожей, телом и душой. Узнать всё, что было скрыто в глубине тёмных глаз.

Кая тоже отличала скрытность, Хань помнил. Хотя в эмоциях Кай оставался по-детски непосредственным. Чонина отличала застенчивость, и все его эмоции в итоге превращались в загадку.

Сейчас раскинувшегося на влажных от пота простынях Чонина никто не назвал бы застенчивым. Он проводил кончиком языка по губам — до грешного блеска, обжигал тлеющей страстью из-под полуопущенных ресниц, уверенно удерживал Ханя и резко подавался бёдрами вверх, словно стремясь проникнуть в Ханя ещё глубже, чем это вообще возможно. Хань крепко сжимал его бёдра коленями и ощущал дрожь смуглого тела. Слышал неровное дыхание, но даже не пытался понять, чьё оно — Чонина или его собственное.

Прилипшие ко лбу и вискам тёмные пряди, резкие черты, твёрдые скулы и острые линии нижней челюсти, маняще приоткрытые чувственные губы, как будто созданные для ироничных усмешек и ослепительных улыбок… Хань со стоном отчаяния свалился на Чонина. Полжизни всего за один поцелуй — прямо сейчас.

Пол и потолок поменялись местами, и Хань закусил губу, разглядывая лицо Чонина над собой. Не сдерживаясь, застонал и развёл ноги шире, потом сжал коленями бока Чонина и выгнулся, чтобы сделать проникновение ещё более откровенным. Кончиками пальцев без устали гладил смуглое лицо и подставлял губы под поцелуи.

Всё такой же. Полный огня. Хотя бы в постели Чонин терял застенчивость и не прятал эмоции. Контраст мог напугать или свести с ума. И вряд ли кто-то мог сразу предположить, что за застенчивостью, смущением, молчаливостью и замкнутостью припрятано пламя такой мощности. Впрочем, танцевал он тоже по-настоящему. Хань был пьян тогда, но всё равно помнил.

Он метался и бился под Чонином, упрямо искал его губы и умолял бы не останавливаться, если б мог. Он хотел его любым. Словно калейдоскоп, когда при каждом встряхивании получаешь новую картинку, не похожую на предыдущую. Фрагменты всё те же, а вот узор всегда разный и непредсказуемый.

И устоять никак, потому что симпатика.

Время, обстоятельства, условия — это всё не играло абсолютно никакой роли для них двоих. Кажется.

Зажмурившись, Хань честно пытался дышать, потом вскинул голову, чтобы полюбоваться на собственные бёдра и живот, залитые как его спермой, так и Чонина. И это, чёрт возьми, возбуждало. Он снова тянулся к Чонину, обнимал, прижимался липким телом, увлекал за собой, заматывая их обоих во влажные простыни. Пока они не замерли, прильнув друг к другу. На губы Ханя легла ладонь, едва он собрался нарушить тишину. Он слабо кивнул и уткнулся носом Чонину в плечо. Смежил веки, упиваясь ощущением заблудившихся в его волосах пальцев. И беззвучно попросил Чонина не уходить. Никуда не исчезать.

Чтобы Хань мог проснуться и увидеть его рядом.

Чтобы это точно не казалось сном, который он сам себе придумал.

— Ничего не понимаю, — доверительно признался Чунмёну Чанёль, остановив машину у дома родителей Чонина. — Этот придурок слепил второго Чонина, и ты потом из двух сделал одного?

— Нет. — Чунмён устало потёр лицо ладонями. — Он не лепил копию. Он воссоздал Чонина и стёр ему память. Вроде того. В криокамере осталось тело, а сознание… чёрт, оно было сразу в двух местах. Но так нельзя. А я… я, выходит, исправил это и соединил обратно. В одно. Как должно было быть.

— Ты извини, конечно, Чунмён. Ты дико умный и всё такое, но у меня уже крыша едет. — Чанёль погладил руль ладонью и тяжко вздохнул. — Я тебе верю, но плохо понимаю, как это.

— Мне достаточно и того, что ты мне веришь. Этого достаточно. В детали всё равно вникать будут специалисты, хотя для обывателей это тоже будет выглядеть… некрасиво. И вот это уже хуже. Для Ханя. Если они так и не поймут, что именно он сделал, то и осуждать его будут не за то, за что следует. Больше всего я именно этого и опасаюсь. Чтобы взвесить его поступки и действия, надо хотя бы понимать, что он сделал.

— Чонин жив, — наклонив голову, отметил Чанёль и покосился на Чунмёна.

— Да. Но что с ним сейчас происходит, никто не знает.

— Он не выглядит так, будто ему плохо. В смысле, он здоров.

— Тоже верно, но последствия могут проявиться далеко не сразу. Иногда для этого нужны десятилетия. Ты куда собираешься?

— Чонин оставил сообщение, что Солли в каком-то парке в Инчоне, надо забрать её. Просил присмотреть за ней до утра.

— А сам что?

— Понятия не имею. Его же отпустили с дежурства. И ты лучше знаешь, почему. В отдел он не возвращался, только сообщение и прислал. Может, пошёл убивать того китайчонка. Ты же знаешь, он вспыльчивый. Как спичка. Правда, отходчивый. Будем надеяться, что отошёл он раньше, чем китайчонка грохнул.

— Вспыльчивый он только с близкими. От посторонних он это удачно скрывает.

— Угу. Давит респектабельностью. Вечно ржу, как читаю газеты и статейки в журналах про его холодность и высокомерие. Весь в папочку, ага. А только отвернись — сразу покусает и скажет, что так и было. Печенье хочешь?

Чунмён помотал головой, полюбовавшись на неизбежную коробку с миндальным печеньем. Чанёль и миндальное печенье — вечный тандем.

— А ты финиками запасаться не пробовал?

— Зачем? — искренне удивился Чанёль.

— Финики полезные.

— Печенье — тоже, — невозмутимо отрезал Чанёль. - Ну, я поехал за Солли?

Он подождал, пока Чунмён выберется из машины, плавно развернулся и почесал к Инчину. По пути с некоторым опозданием сообразил, что речь шла об исследовательском комплексе, где случился инцидент с акулой. И Чанёля чуть удар не хватил, когда он разглядел Солли в воде. Она щеголяла в специальном красном костюмчике с термозащитой и плавала, удерживаясь за дельфина.