Разве что…
Ханя беспокоили мысли о Бэкхёне. Тот со своими принципами такого мог наворотить, что потом никто не расхлебал бы. Хань до сих пор помнил все те обвинения, что Бэкхён бросил ему в лицо после исчезновения Кая из Кунсана.
Поразмыслив немного, Хань позвонил сначала Чонину, а потом — Бэкхёну. Ни один на его звонки не ответил.
Вот тогда Ханю стало страшно всерьёз. Стало страшно до такой степени, что он усомнился в правильности своего поступка. С трудом взял себя в руки и успокоился, попытался позвонить ещё и Сэхуну, но тот тоже не ответил. Дозвониться Хань смог лишь до Чунмёна.
— Поговорим позднее, — сухо отчеканил Чунмён. И из трубки посыпались короткие гудки.
Комментарий к 10
Котики, бета несёт вам следующую главу :)
========== 11 ==========
◄ 11 ►
Хань влез в любимую пижаму и уселся в центре кровати, натянув одеяло на ноги. Так и застыл в полусне-полуяви. Бодрствовать и чего-то ждать прямо сейчас не имело смысла, но и спать не тянуло. Он так и не понял даже, сколько просидел на кровати с одеялом на ногах. Но едва вознамерился уложить голову на подушку, сработал сигнал.
Хань безучастно сполз с кровати и прошлёпал босыми ступнями к двери, резко распахнул. Заготовленное приветствие застряло в горле горьким комом.
Напротив двери стоял Чонин в неизменном чёрном комбинезоне. Стоял, сунув руки в карманы, и молчал. И просто смотрел на Ханя с лёгкой усталостью в глазах.
Хань раскрыл рот и попытался ещё раз хоть что-нибудь сказать. Не смог. Зато смог шагнуть к Чонину, обхватить руками за шею и притянуть к себе, чтобы попробовать на вкус полные губы. Всё, что он мог сказать, — горько-сладкий поцелуй. Упругость губ под языком, жёсткость волос под пальцами, жар гибкого тела.
Всё безумие мира персонально для Ханя — в одном человеке. Сразу страсть и нежность, любовь и ненависть. Всё, что имело смысл для Ханя, и даже его будущее — в одном человеке. Но прямо сейчас Хань не этого хотел. Затащил Чонина в квартиру и захлопнул дверь. На два оборота ключ в замке. И на задвижку. Чтобы наверняка. И он позволил себе таять от прикосновений губ, плавиться от рук, скользивших по бокам, теряться в смешанном дыхании и не дышать вовсе, чтобы не спугнуть мгновение.
А, быть может, Хань давно уже спал и просто видел сон. Сон, как Чонин пришёл к нему, и Хань с порога перешёл к главному, забыв о словах. Наверное, им с Чонином просто слова никогда и не были нужны. От слов им всегда становилось только хуже. Ну и к чёрту тогда. Хань мог сказать «прости меня» и не словами. Иначе. И с большей искренностью, чем словами.
Водил руками по широким плечам, сдвигая лишнюю тёмную ткань к локтям. Высвобождал запястья из складок, проклиная военный комбинезон, который слишком просто и быстро снимался. Задержаться удалось лишь на ремне, обнимавшем узкий пояс.
Слишком быстро. Хань предпочёл бы побольше одежды, которая позволила бы ему немного успокоиться и дала бы возможность полюбоваться. Но не всегда выходило так, как хотелось бы. Даже его собственная пижама снималась слишком быстро.
Хань настойчиво ловил ладонями голову Чонина, чтобы заглянуть в тёмные глаза и понять. Хотя так ли уж нужно? Он думал, что знает, почему Чонин пришёл к нему. Вроде бы нетрудно догадаться. И, наверное, стоило бы всё же кое-что объяснить, но не получалось.
Хань задохнулся от обжигающей прохлады большого зеркала, к которому привалился спиной. Холод амальгамы и жар смуглого тела, а Хань — прямо между ними. На левой лодыжке фантомным булыжником повисли пижамные брюки. Хань робко касался узких бёдер, вжимавшихся в него, несмело трогал кончиками пальцев поясницу, но целовал Чонина несдержанно, с жадностью. И уже всё равно, если это последний гвоздь в крышку его гроба. Всё равно, если…
Всё равно.
Хань опять обнял Чонина за шею, заставив склонить голову и приблизить губы. Жаром дыхания, бешеным стуком сердца — одного на двоих, быстрыми поцелуями. Липкая кожа от проступившего пота.
Хань вскинул руки, чтобы нашарить над головой гладкую перекладину. Она предназначалась не для этого, но какая разница? Хань вскинулся вверх, напрягая мышцы на руках, обхватил ногами узкие бёдра, потёрся животом. Закусив губу, разглядывал лицо Чонина и мечтал коснуться, но руки были заняты, никак. Зато… Он слабо улыбнулся и провёл по подбородку Чонина кончиком языка, ещё раз — по щеке. Невольно прикрыл глаза — ладони Чонина сжали его бёдра, поддерживая и прижимая к Чонину плотнее. На время.
Хань послушно провёл языком по прижатой к губам ладони. Обхватывал губами каждый палец, облизывал и украдкой целовал, пачкая подбородок собственной слюной. Ощупывал языком узелки на пальцах, слабо покусывал кончики с блестящими от его слюны ногтями и снова увлечённо посасывал каждый палец. Достаточно для того, чтобы после эти пальцы легко проскользнули в его тело, раздвигая и растягивая мышцы, играясь с чувствительными краями входа, мягко массируя и тем самым срывая с губ Ханя тихие стоны, терявшиеся в поцелуях.
«К чёрту секс, займись со мной любовью», — так и не прозвучало, потому что Хань всегда хотел слишком много. Он хотел сразу всё.
Прижимался щекой к влажному от пота виску Чонина, целовал непослушные тёмные пряди, цеплялся ладонями за перекладину, ногами — за Чонина и отчаянно насаживался на пальцы, которых не хватало. Жестокая пытка, но и она Ханю нравилась.
Он ждал, но всё равно разучился дышать от неожиданности. Желанную твёрдость внутри оттенял холод зеркальной поверхности. Разжать пальцы на перекладине было страшно, хотя Чонин уже прижимал его к зеркалу, впивался пальцами в бёдра и двигался внутри так резко, что спиной Хань проезжался по гладкому. Ослабевшие руки мало помогали. Каждый толчок всё равно оставался предельно отчётливым, отзывался призрачным звоном во всех мышцах разом. И после каждого толчка Хань всё равно почти что падал вниз, вновь позволяя проникнуть в себя глубоко и резко.
Руки всё же не выдержали. Хань выпустил перекладину и уронил ладони Чонину на плечи, впился короткими ногтями в блестящую от пота смуглую кожу, потом сцепил ладони в замок, чтобы удерживаться за шею.
Наверное, каждый его отрывистый стон прекрасно был слышен за дверью и на лестнице, но сейчас его точно это не беспокоило, как и грядущее осуждение в глазах соседей. Его сейчас беспокоила лишь невозможность коснуться Чонина так, как он хотел.
Повторить кончиками пальцев и губами каждую чёрточку, слизать капли пота с лица и шеи, обвести ключицы, наслаждаясь жаром бронзы, согреть ладони о гладкие пластины мышц на груди, потрогать тёмные соски, вылизать безупречную впадинку в центре живота и быстрыми невесомыми поцелуями осыпать бёдра. И это лишь одна тысячная всех его желаний.
Когда-то он мог сделать и это, и гораздо большее. Когда в его объятиях дрожал смуглый новорождённый Кай, обвитый длинными волосами, доверчиво прижимался и смотрел с удивлением. Доверчивым удивлением… И это доверие Хань не смог оправдать.
Прижавшись губами к губам Чонина, он закрыл глаза, чтобы удержать внутри боль, смешанную с раскаянием. Не смог. Горячими каплями по щекам, всхлипами вместо стонов, предательской дрожью в теле… Он знал, что Чонин увидит, заметит, отчаянно не хотел этого, но проще было бы умереть, чем отменить это.
Почему лекарство всегда должно быть горьким? Настолько горьким? Бэкхён верно сказал: Хань спас Чонина, но какой ценой? И могла бы эта горечь стать меньшей, чем получилось?
Хань точно знал, что могла. И больше всего он сейчас хотел бы не знать этого. Даже не расстроился, что Чонин не позволил ему кончить и отступил на шаг.
Хань прижимался спиной к зеркалу, едва стоял на ногах и, вскинув руку, размазывал солёные капли по щекам предплечьем. Его трясло сразу и от боли, и от неудовлетворения. Тело продолжало гореть и просить большего, а в груди разливалась невыносимая боль. И Хань не знал ни одного средства, которое помогло бы ему справиться с этим.
Он не противился рукам Чонина. Он вообще не стал бы ничего делать, если бы Чонин даже крепко стиснул его шею и просто задушил бы его. Было слишком больно, чтобы замечать что-то ещё. И Хань просто позволял вести себя. Делал то, что требовалось делать. Прижимался к горячему Чонину, переплетал собственные пальцы с пальцами смуглыми и узловатыми, приоткрывал губы и дышал дыханием Чонина.
