— Ты знаешь мои предпочтения по этому вопросу. Я не хочу быть его пациентом, — твёрдо отрезал Чонин. Слово «его» он удивительно выразительно подчеркнул интонацией. Слово «пациент» тоже прозвучало по-особенному.

— Твоя предвзятость в отношении Ханя…

— Я не предвзят. Ты ошибаешься. Я не считаю его плохим человеком или кем-то в этом роде. И не считаю его плохим специалистом. Я просто не хочу, чтобы он был моим врачом. И не хочу быть его пациентом. Я вообще не болен, и ты прекрасно это знаешь. Меня не нужно лечить.

— Так и речь не о болезни в обычном смысле этого слова! — Чунмён устало вздохнул. — Ну почему ты такой упрямый? Ты же знаешь, дело не в придуманных болячках, а в уникальной операции. Ты единственный, кто выжил после такой операции. Операция была комплексной. По идее, в тебе должны сидеть две личности. И в твоих же интересах, чтобы эти две личности сплелись в одну без плохих последствий. Мы с Ханем просто хотим тебе помочь.

— Мне не нужно помогать. И во мне ничего такого не сплетается, я вполне обычный. Такой же, каким и был раньше.

— А ни черта! — возмутился Чунмён, не выдержав дольше. — Твои снимки, графики, анализы… Чёрт, Чонин, у тебя ни черта не совпадает со старыми данными! На тебе даже раны заживают быстрее! Твой организм перестроился, но мы пока не знаем, как и куда. Ты отдаёшь себе отчёт, что всё может выйти из-под контроля, если не понимать, с чем именно мы столкнулись, и как этим правильно управлять?

— Со мной всё в порядке! — резко отчеканил Чонин. — И ты просто не в силах себе представить, как мне надоело отыгрывать роль подопытного кролика! Я хочу просто нормально жить без всех этих проклятых регулярных визитов в клинику. Я устал, Чунмён. И ты не представляешь, как сильно. Иногда мне кажется, что я насквозь пропитался запахами клиники и лекарств. И мне уже кажется, что даже ты воспринимаешь меня как анатомическое пособие, а не как человека. Если ты провёл операцию только ради этого, только чтобы превратить меня в объект исследований… то лучше б ты никогда её не проводил. Я бы даже предпочёл не выжить после неё, чем жить вот так.

— Господи, ты что такое говоришь? — Чунмён обмяк на стуле и уставился на Чонина с беспомощностью в глазах.

— Правду говорю. Не нравится? Ну давай тогда махнёмся местами, а? Мне интересно, сколько ты выдержишь на моём месте. Вместо того, чтобы гулять с Солли, я торчу два раза в неделю в клинике. Часто — вместе с ней. Она знает эту клинику уже лучше тебя. Ты считаешь, что это нормально? Если да, то я твою точку зрения не разделяю.

— Чонин…

— Через час у моего руководства на столе будет моё заявление.

— Ты увольняешься?

— Хуже. Увольняюсь и уезжаю.

— Куда?

— В Аргентину.

— Куда?!

— Даже не надейся, не в Буэнос-Айрес, а в глушь, к чёрту на рога, где в радиусе ста миль нет ни одной клиники и даже ни одного врача. Поживу нормально.

— В глуши?

— Люди как-то и на Южном полюсе живут, и на Северном, и даже в Сахаре. В Аргентине не такая уж экзотическая глушь. Там просто чуточку холоднее, чем здесь, а так… то же море, те же горы и леса. Не волнуйся, я не буду скучать по Сеулу.

— Чонин, ты серьёзно? — тихо уточнил Чунмён.

— Более чем.

— А Чжису? Как же…

— Ну, это правда, что я переспал с Ханем, так что… она, скорее всего, разорвёт помолвку. Вряд ли она горит желанием жить в глуши в Аргентине.

— Ты спятил?

— Наоборот, я в здравом уме и твёрдой памяти. Давно пора было смотать удочки и убраться на безопасное расстояние от всех этих долбанутых медиков. По-моему, медиков в моей жизни явно перебор. Больше не вынесу. Я вообще хрупкий и нежный, как богемское стекло.

— Это богемское стекло хрупкое и нежное?

— Не цепляйся к словам, суть ты уловил.

— Ты… ты толстокожий и твердолобый баран! Хрупкий и нежный, ну да… А ты подумал, каково будет Солли в такой глуши?

— Ей будет хорошо.

— И ты бросишь школу?

— Нет, буду приезжать иногда. Видео-занятия смогу записывать. И перестань, я смогу вести занятия удалённо, тоже мне, нашёл проблему.

— Всё продумал, да?

— Именно. Я не останусь, Чунмён. В самом деле устал.

В дверь кабинета Чунмёна требовательно постучали.

Чонин утомлённо прикрыл глаза — следующий акт этой пьесы он уже знал — спасибо Бэкхёну.

***

Хань отстранённо рассматривал собственные руки, пока уполномоченные чиновники изучали записи и журналы проекта. Удивлялся, почему на него до сих пор не надели наручники и не запихнули в камеру. Его вина была очевидна, да он сам и рассказал обо всём государственному представителю — До Кёнсу. Ещё и повторил всё в присутствии министра Кима. Министр Ким походил на Чонина. Или это Чонин походил на него? Только Чонин был выше ростом и гораздо изящнее, хотя вот резкие черты лица ему определённо достались в наследство от отца.

Министр Ким, кстати, так ни разу на Ханя и не взглянул. И ничего при Хане не сказал. Просто послушал и ушёл.

Хань рассказал всё именно о проекте, но не обмолвился об отношениях с Каем. Их личная жизнь вряд ли кого-то касалась.

Предоставленный пока самому себе Хань думал только о Чонине. Он не представлял, как Чонин отреагирует на происходящее. Не представлял, что Чонин вообще будет думать о нём после этой выходки. Огласки избежать точно не удастся, потому что следствие начато. Разбираться будут долго, выясняя причины поступков Ханя.

Прежде всего, Хань украл геном, который числился в закрытой базе. Украл осознанно.

В законе не упоминался термин «синтезированный человек», потому придётся ещё и доказывать, что Кай не был клоном. Доказать можно, но это отнимет немало сил и потребует подготовки, чтобы разъяснить разницу между клонированием и синтезированием обывателям. И тут многое зависело от Чонина. Если он не станет скрывать, что осознавал всё происходящее, находясь в криокамере… это будет ещё один булыжник на могилу Ханя. Одно дело, когда объект проекта не осознаёт, что происходит, но совсем другое дело, когда объект прекрасно всё понимает. Нарушение этических принципов и прочее, прочее, прочее. Всё то, чему придавал всегда огромное значение Бэкхён.

Несоблюдение этических принципов привело к побегу Кая. Таким образом, синтезированный человек оказался в Сеуле и под рукой у Чунмёна. И это привело к комплексной операции, без которой Кай умер бы, как и Чонин.

Всё осложнялось статусом Чонина и родом его деятельности. Ханя могли обвинить в чём угодно, и это дело вообще способно было испортить отношения Кореи и Китая. Ещё большую пикантность ситуации добавляло происхождение Чонина. Сын министра, известная семья, то да сё… Тут и терроризм могли приплести.

Хань влип так круто, что дальше уж некуда. Влип по собственной воле. Но он хотел этого. Хотел расставить, наконец, всё по местам и разрешить их с Чонином противостояние.

После беседы с Бэкхёном Хань в полной мере осознал, что именно он натворил. Не специально, без злого умысла, однако Чонину от этого не легче.

Хань не собирался судить себя сам. Хотел, чтобы это дело рассмотрели люди, к нему не причастные. Чтобы именно взгляд со стороны решил, чего же было больше — плохого или хорошего. Так вернее. Да и всю жизнь нельзя прятаться и лгать. Если бы правда всплыла не сейчас, то потом. Чонина ведь не спрячешь, а у тех, кто знал Кая, непременно стали бы возникать вопросы.

Спустя час Хань глупо пялился на До Кёнсу и пытался осознать, почему это его отпускают домой. Он рассчитывал на арест, но увы. Ему всего лишь запретили покидать Сеул — и только. Пока что. Пока не будет вынесено окончательное решение по этому делу. До тех пор Хань получал статус подозреваемого, давал обязательство не покидать Сеул и являться на все заседания комиссии и по вызовам службы госбезопасности. Конечно, от работы в клинике его отстранили, а дома провели обыск. Закономерно, хотя Хань честно принёс все материалы по проекту.

Только после возвращения домой Хань вспомнил о друзьях. Государственному представителю он сказал, что сам был инициатором проекта и скрыл от друзей правду о геноме, потому ответственность за проект и его последствия нёс лишь он один. Теперь от друзей зависело, как сильно они погрязнут в этом деле. Он отгородил их от вины, как смог. Если они не сглупят, то выпутаются без ущерба для себя.