— Где и когда?

— Я на машине. Просто отъедем куда-нибудь, где поспокойнее, и где никто не помешает.

Чонин устало кивнул и зашагал следом за Момсеном, пытаясь угадать, какие же вопросы он услышит.

Момсен остановился у потрёпанного автомобиля. Машина была настолько старая, что Чонин даже не смог определить марку и модель. Момсен сам распахнул дверцу и жестом предложил Чонину забраться в салон.

Чонин первым же делом уткнулся взглядом в бардачок с отломанной крышкой. Внутри валялась пластиковая белая баночка. В таких обычно продавали витамины или какие-нибудь таблетки.

Момсен уселся за руль, завёл машину на удивление без проблем и выехал на дорогу.

— Куда поедем? — сразу спросил Чонин, чтобы сориентироваться и прикинуть, сколько времени уйдёт, чтобы добраться до дома и на чём.

— Даже не знаю… — Момсен поджал губы, размышляя. — Мы на направлении Торонто. Мост на выезде подойдёт. Сегодня жарко, а там как раз ветерок будет.

Чонин отвернулся к окну. Он не представлял, зачем Момсену говорить с ним и о чём. Чонин уже и лиц той шестёрки толком не помнил. Он помнил лишь само действо. Момсен своими намёками и появлением только всколыхнул всё это. И от воспоминаний у Чонина неприятно сводило пальцы на руках. На левой нудно ныл мизинец.

— Ты ведь понимаешь, — негромко заговорил после перекрёстка Момсен, — тем детишкам было по шестнадцать, как и тебе тогда. Совсем дети. Нельзя же так вот всё бросить и ждать, пока тела будут найдены. Их родные всё ещё надеются… И они же учились вместе с тобой. Неужели ты…

Чонин сжал кулаки и уставился прямо перед собой, отчаянно отгоняя прошлое подальше. Смотрел, как в бардачке перекатывалась баночка, вспыхивая то белым боком, то яркой наклейкой. На минуту помогло, потому что точно такую же наклейку Чонин видел во Франции. Его сосед по комнате был помешан на лекарствах и всерьёз полагал, что болен всем на свете. Чонин заметил ту баночку из-за наклейки как раз. Больно уж яркая и симпатичная, как будто для детей.

— Они ведь ничем не отличались от тебя по большому счёту, — продолжал вещать Момсен, которого Чонин в мыслях уговаривал заткнуться. Потому что — отличались. И чем больше Момсен давил на жалость, тем отчётливее в памяти звучали оскорбления и смех. Им тогда было очень весело. Всей шестёрке. Настроение у них испортилось только поначалу, когда Чонин выбил двоих из игры. Одного — надолго, второго — на время.

Удары он тогда не считал. Просто с ужасом ждал, когда же что-нибудь хрустнет. Запястье — и чёрт бы с ним. Но они пытались попасть по лодыжкам и коленям. Сначала ногами. И когда он защищал колени и лодыжки, получал по рёбрам. Больно, но совсем не страшно, только дышать трудно. Страшнее всего было ощутить удар по ногам. Хотя и глупо — шансов выжить всё равно не было. Ему рассказали, что будет дальше. С ним. И рассказали, как именно будет.

Жаль, он тогда не сразу вспомнил какие-нибудь ругательства на английском. Корейский они не знали, а он из-за боли и страха не мог переключиться на английский. Ну а когда смог и вспомнил, прилетело по голове. По голове тоже было совсем не страшно. Он хотел умереть быстро. До того, как ему переломают ноги. До того, как сделают всё остальное.

Но и сейчас, и тогда всё это было как в тумане. Тяжёлое дыхание, удары, смех, тёмные пятна перед глазами — фон. Отчётливее всего Чонин помнил именно страх и ожидание, когда вот-вот хрустнет и сломается. Левая нога или правая. Ожидание даже не боли, а просто сигнала, после которого всё потеряет смысл. И непонимание — за что?

Момсен всё говорил, рассказывал про тех, кого нашли, и про тех, кого ещё не, а Чонин пытался дышать. Просто дышать. Если сделать вдох и досчитать до восьми, а потом задержать дыхание на восемь, выдыхать тоже надо на восемь. Ждать опять восемь — и вдох на восемь. Если дышать вот так — с интервалами по восемь секунд — отпустит. Обязательно. Надо только дышать — и страх уйдёт вместе с воспоминаниями. Или станет слабым.

— Я не верю, что тебе…

“…пять… шесть… семь… восемь… выдох”.

— Ты ведь понимаешь, что…

“один… два…”

— …надо поймать убийцу…

“Он не убийца”.

Чонин сбился и невольно коснулся пальцами воротника рубашки, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу. Чтобы дышалось легче.

Момсен свернул к пятачку у выезда с моста, развернул машину носом к мосту у самого бордюра и остановил. Чонин едва не рванул прочь из машины, но заметил несущийся по дороге фургон. Смог сделать вдох и подождал, пока фургон промчится мимо, обдав раскалённым воздухом даже через стекло, тогда только распахнул дверцу, встал ногами на бордюр, дверцу захлопнул и поспешил убраться подальше от дороги. Момсен бросил на крышку багажника синюю папку и оглянулся.

Чонин сначала отошёл к парапету, посмотрел вниз, а после вернулся к машине. Раз уж Момсен торчал у багажника, Чонин подошёл туда.

Под его взглядом Момсен поёжился и отступил на шаг — к бордюру.

— Так о чём вы хотели поговорить? Или только затем приехали, чтобы рассказать мне о несчастных жертвах?

Не отпустило до сих пор, хотя на воздухе дышалось легче, чем в машине.

— Я хочу, чтобы ты дал показания против Криса Ву.

— С какой стати?

— Потому что он убил. Больше некому.

— И у вас есть доказательства?

— Есть. Ты. — Момсен сунул руки в карманы и нервно поджал губы. — Он из-за тебя их убил, ведь так?

— Я ему не кровный родственник, чтобы из-за меня убивать. — Чонин перевёл взгляд на синюю папку, потом вновь глянул на Момсена. Он был уверен в Крисе. Уверен, что нет у Момсена никаких доказательств.

— Зато он гей. Я, конечно, иначе себе представляю парней, на которых западают геи. Симпатичная мордашка там, не знаю, все такие манерные и милые. Ты больно резкий и… гм… грубоватый на лицо. И взгляд у тебя такой, что вряд ли у какого гея встанет. Но чёрт их знает. Да и подростки выглядят тонкими и нежными.

— Тогда я, тем более, вас не понимаю, инспектор.

— Перестань. В суде вкусы геев никого интересовать не будут. И всем наплевать, что там в тебе такого разглядел Ву. Важно только то, что он убил шесть человек после того, как эти шестеро…

— …едва не убили меня? — любезно подсказал Момсену Чонин. — Причём доказательств этого у вас нет. Что дальше? Какие показания я должен дать?

Момсен вздрогнул, когда за его спиной промчалась машина, но к Чонину не шагнул, остался на месте. Боялся, что ли? Или подозревал за компанию с Крисом?

— У меня две версии. Первая такова: он с тобой как-то развлекался в своём извращённом вкусе, потом взбесился, когда его едва не лишили игрушки, и убил. Не знаю, что он заставлял тебя делать. Угрожал, например, и заставлял удовлетворять его ртом.

Чонин как раз думал, стошнит его от той мерзости, до которой додумался Момсен, или всё-таки нет. Желудок вроде справился, но привкус желчи во рту ощущался ярко и отчётливо.

Момсен ни черта не знал о Крисе и не смел так говорить. Крис был лучше него в тысячу раз.

— Слушай, не дури мне голову, идёт? Ты вернулся спустя столько лет, но снова живёшь с Ву. Не без причины же?

— Он присматривает за мной, — ледяным тоном отчеканил Чонин, продолжая смотреть прямо на Момсена. Отмечал нервозность и скрытую злость в движениях и взгляде.

— Ну конечно. Как он тебя заставил? Пригрозил, что изнасилует и сделает калекой?

Чонин медленно сунул руки в карманы джинсов. Чтобы не врубить кулаком в челюсть. Крис не взял даже то, что ему предлагали. По доброй воле. Чонин был в долгу, но Крис не взял. Он не хотел никаких жертв. Просто любил. И принадлежал только Чонину. Весь. Никому больше. И скрепил это кровью.

— Глупая версия. Об этом бы узнали.

— Ладно. Вторая версия, но для тебя неприятная.

— Можно подумать, первая была сказочной. Вы меня пугаете своими домыслами, инспектор.

— Посмотрим. Вторая — ты заставил его убить шесть человек. С помощью шантажа.

— Представляю буквально воочию. Надо полагать, шантаж был в виде снимков и видео. Я на столе, Крис Ву у меня между ног, а мне шестнадцать. Да? С удовольствием расскажу это в суде. Стало быть, убийца — это я. Вам легче?