Однажды ночью разбойник заблудился в горах и, спасаясь от бури, набрел на пещеру. В неверном свете луны, на которую то и дело набегали тучи, он разглядел, что пещера — полукруглая и вырублена рукой человека. Посредине на возвышении стоял каменный жертвенник, к нему вели три уступа. Боковинки уступов были припорошены пылью, но и сквозь пыль проступали иссеченные в камне круги и спирали. Разбойник приблизился к жертвеннику. Глаза его обвыкли в темноте, и он увидел там изваяние женщины. Голову ее венчала корона без зубцов. Лицо, озарившееся на миг лунным светом, было величаво и строго. Шею облегал широкий обруч с подвеской, а ниже водопадом низвергались округлые, с острыми сосцами, груди — целая гроздь. Женщина простирала к пришельцу руки. Его же обуяло бешенство. Ничего на свете не желал он так страстно, как сокрушить эту идолицу. Он рванулся к ней и с размаху всадил кулак в дерзко выпяченную гроздь. Изваяние качнулось и, перелетев через него, упало головою вниз. Краем короны ему рассекло лоб, одновременно что‑то скользнуло и обвилось вокруг его шеи.
Луна скрылась за тучами. Буря не то зарыдала, не то зашлась в хохоте. Всю ночь разбойник провалялся в беспамятстве на каменном полу, его терзали кошмары, ему чудилось, что его заглатывает и душит жаркое лоно.
Очувствовался он лишь под утро. У подножия жертвенника темнела горстка опилок, само же изваяние исчезло. На лбу у него горел рубец, а шею оттягивал висевший на черном шнуре золотой шар.
После этого происшествия у разбойника поубавилось и сил и застарелой ярости. Он, бросавший вызов всем и каждому, пал в своих же собственных глазах. Он не раз думал продать украшение и взамен купить хлеба, однако не мог ни продеть шнур через голову, ни развязать его, ни перерезать. Он избегал расстегивать ворот, но разве от татей убережешься. То и дело подвергался он нападениям и приходил в себя невесть в каком заулке. Однако он твердо знал: даже если его оберут до нитки, золотой шар никуда от него не денется. Однажды украшение глянулось женщине, за которой он приударил на постоялом дворе. Она подбила своего брата зарубить постояльца во сне, да только занесенный топор крутанулся и оттяпал тому левую руку.
Насколько капитан мог понять, Человек-на-Плоту прожил невероятно долгую жизнь. Ради денег он шел наемником то в одно, то в другое войско. Он одинаково хорошо разбирался и в арбалетах, и в ружьях. Но солдатское ремесло ему вконец опостылело, ведь его не брала никакая пуля. Он давно уже не искал, с кем бы померяться силою. Он научился ценить мелкие радости — чарку вина и краюху хлеба. Случалось, он сажал на колени чужого ребенка и посмеивался, когда тот тянулся пухлыми ручками к его носу. Он позабыл многое из того, что с ним было, жил одним днем и ничего не загадывал наперед. Слабо радовался, когда восходило солнце и согревало его старые кости, когда добрая девушка подносила ему молока или пива. Много ли человеку надо?
Но настало время, и он начал томиться жизнью и все недоумевал, отчего же за ним не приходит смерть. Как‑то раз он присел в тени у маленькой хижины, вкруг которой росли цветы и вились виноградные лозы. Из хижины к нему вышла старая женщина с кувшином вина и дала напиться. Он порылся в карманах и не нашел ни единой монетки. Тогда он вспомнил про золотой шар и вытянул его из‑за пазухи. Прежде когда он разглядывал шар, то видел на его поверхности лишь неясные тени. Теперь же перед ним всплыло все его прошлое, и он понял, что ему отказано в смерти, потому что он отказывал людям в праве на жизнь.
Он поблагодарил старую женщину, поднялся и по-брел дальше. Спустя несколько месяцев он вышел к морю. Смастерил плот и крепко-накрепко привязал себя веревками к бревнам. Ему хотелось одного: плыть по воле ветра, покачиваться на волнах под бескрайним небом и ждать, когда его примет море.
Капитан исполнился глубокой жалости к этому человеку, — вот уж кто поистине давно изжил свой век! Однажды вечером, когда корабль уже приближался к гавани, куда должен был доставить свой груз, он попросил его еще раз показать украшение. Но едва тот поднес руку к горлу и взялся за шнур, шнур сам собой развязался и золотой шар, матово поблескивая, упал на стол.
Той же ночью Человек-на-Плоту умер. Капитан закрыл ему глаза, но решил не переправлять на берег, ибо это неизбежно повлекло бы за собой дознание. На рассвете усопшего опустили за борт.
А шар так и лежал себе в капитанской каюте. Капитан не знал, как им распорядиться. С одной стороны, эта вещь ему не принадлежала, с другой — он теперь был за нее в ответе. Капитан запер дверь, взял шар со стола и вгляделся в него. Сперва там блуждали смутные тени, потом замелькали картины. Он увидел пещеру, вход в которую был завален каменной глыбой. Точеный храм, изукрашенный резными драконами и демонами, чьи лики были искажены злобой и мукой. Монахов в желтых одеждах, что расхаживали по храму. Лодочку под белым парусом, где он сидел подле стройной пепельноволосой женщины. Капитану подумалось, оставь он этот шар у себя, ему никогда не придется скучать. Он с опаской взялся за концы черного шнура, связал их узелком у себя на шее и удостоверился — к немалому своему облегчению, — что развязать узелок не составляет труда.
Наутро корабль ошвартовался, выгрузился и принял очередной груз. В хлопотах капитан позабыл о золотом шаре, а потом и вовсе перестал замечать, словно тот сделался частью его самого. Быть может, капитан сам отогнал от себя все мысли о шаре, а может, это шар отогнал от себя все его мысли. Капитан нес свою службу. Он исплавал немало морей, истрепал не один корабль, извел не одну команду. Временами его тянуло к женщинам, но связывать себя он не хотел и довольствовался мимолетными встречами, от гавани к гавани, мгновенно забывая имена и лица.
Изредка ему вспоминалось детство. Дом с видом на море, а на ступеньках в белом платье — мать. Помнил он и отца, седобородого, с обветренными щеками. Отец хохотал и подбрасывал его к потолку. Он то появлялся, то исчезал. А вот что сталось с отцом и матерью, где был их дом и почему он сделался моряком, капитан не помнил. Он стоял на палубе и оглядывал горизонт. Наступал день, и он стоял уже на палубе нового корабля, и команда у него была уже новая. Неизменным оставалось одно — море.
В какой‑то гавани он повстречал старика, который обмолвился, что в молодые годы знавал отца капитана. Слово за слово, и тут капитан смекнул: да ведь это же друг его юности! Он пришел в замешательство, — сам он в расцвете лет, когда ж тот успел так одряхлеть? Хорошо еще, он ему не открылся.
Как‑то раз капитан облокотился о поручни, и золотой шар выскользнул у него из‑за пазухи и, качаясь, повис — высоко-высоко над водой. Он нестерпимо ярко блестел на солнце, и вначале капитан не мог там ничего различить. Однако же мало-помалу перед ним стали всплывать картины из его детства и юности. Он увидел мать — она умирала, а он держал ее за руку. Увидел первый корабль, которым командовал. А еще он увидел в золотом шаре сам золотой шар, и шар тот был подвешен к верхушке ясеня, что рос посреди небольшого острова. Тут же, на косогоре, сидела женщина, у которой были пепельные волосы и зеленые с серым глаза. Капитан решил, что непременно найдет этот остров и эту женщину.
Он выпрямился и крепко зажал шар в кулаке — он боялся, что снова о нем позабудет. У себя в каюте он развязал черный шнур, положил золотой шар в бархатный лиловый мешочек и упрятал на дно сундучка; только теперь он припомнил, что мешочек этот когда‑то ему сшила мать.
Пять лет плавал капитан по свету в поисках острова. Он обзавелся множеством географических руководств и чертежных книг. Повсюду разыскивал ученых мужей и жен и допытывался, не ведом ли им талисман, который был бы вместилищем времени и мог бы повелевать им — гнать вперед и поворачивать вспять. Он скупал рукописи и фолианты, что могли пролить свет на тайну золотого шара, но среди любопытнейших сведений не было ни одного, которое подвинуло бы его к разгадке. Под конец он порядком устал и от самой тайны, и от напрасных поисков острова, такого маленького, что никто и не знал даже, где он находится. В последнем же плавании корабль его сбился с курса, и нежданно-негаданно в лунном сиянии перед ним выступил Остров.
