Тревор ухватился за шпиль и постарался глотнуть воздуха, от нехватки которого в глазах плясали красные пятна. От боли, сопроводивший вдох, он едва не потерял сознание в тот же миг. В это время похожее на летучую мышь существо в обрывках одежды Мельхиора триумфально заклокотало, размахивая перед поверженным врагом огромными крыльями.

— Мой город, — прозвучал хриплый, потусторонний голос, произведенный на свет искаженными голосовыми связками. — Наш мир.

— Оши… баешься, — выдавил Лоусон, мучительно кривясь от боли. — Ты скоро покинешь… и то… и другое…

Он висел на выступе шпиля, держась за него лишь одной рукой. Второй он выхватил свой дерринджер, который все это время ждал своего часа.

Лоусон выстрелил серебряной пулей прямо в голову монстра и попал ему под правый глаз. Выстрел эхом отозвался в ночи.

Крылья Мельхиора потянули его назад. Пока тело конвульсивно сотрясалось, по нему шли красные трещины, уничтожающие суть вампира, выжигая ее серебром и святой водой. Одно крыло развалилось и осыпалось пеплом, но второе еще продолжало отчаянно молотить по воздуху. Словно в попытке убежать от смерти, Мельхиор описывал круг за кругом, не отлетая от шпиля.

Нужно подтянуться… чтобы выжить, устало подумал Лоусон. Исполнить это волевое намерение было куда труднее: боль сжимала тело острыми безжалостными тисками, однако ему все же удалось, сжав зубы до скрипа, выбраться на выступ и обессиленно лечь на пульсирующую болью спину. Он был измучен. Горький вкус ихора Ла-Руж все еще стоял у него во рту. Тело ныло, словно возвращаясь к жизни, лицо его горело, как в лихорадке, и каждый нерв полыхал.

И все же Тревор не отрывал взгляда от умирающего, сгорающего заживо Кристиана Мельхиора. Он смотрел, как ужасающе выворачивается наизнанку его лицо. Глаза продолжали сосредотачиваться только на нем, и казалось, что они вот-вот выпадут из глазниц и скатятся по изуродованным щекам, как слезы. Рот Мельхиора беззвучно раскрылся от удивления.

Лоусон смотрел, как грудь и руки врага сморщиваются и трансформируются… наблюдал, как крошится в прах второе крыло, а торс изламывается в последней агонии. Уже через секунду все, что осталось от создателя Ноктюрна и спасителя Ла-Руж, рухнуло в болото вместе с обносками его одежды.

Лоусон прислушался.

Музыки больше не было.

Он все еще видел пламя свечей, которое блестело где-то позади особняка. Если Энн забрали…

Нет, он не желал думать об этом. Он не мог сейчас думать.

Отчего-то в голове пронеслась мысль, что в этой драке была утеряна его любимая шляпа, и это заставило его немного разозлиться на секунду, но сил на длительную злость сейчас не было. По крайней мере, он выжил и даже сумел избежать участи быть стертым в порошок о крышу.

В нынешнем состоянии он хотел пробыть какое-то время, но подумал, что, возможно хорошая сигара, как и всегда, успокоит его и отвлечет от бешеной жажды человеческой крови, которая — инстинкты подсказывали — поможет восстановиться быстрее. Лоусон зажег сигару и осторожно закурил: дыхание все еще было болезненным, а движения медленными, но, по крайней мере, он мог двигаться.

А музыка все же была.

Звуки болота достигли его слуха. Кваканье лягушек и стрекот сверчков, пение птиц и тихий шелест воды, где перемещались аллигаторы, звук падающего на водную гладь древесного листа…

Никто не явился за Тревором. Никто не собирался его преследовать. Он лежал, пытаясь восстановить силы на небольшом выступе шпиля, курил сигару и наслаждался редким моментом своей безопасности. Над его головой голубым холодным светом мерцали звезды. Лоусон видел также, что на востоке небо окрасилось в опасные цвета приближающегося рассвета.

На лице его появилась кривая улыбка. Быть пойманным на шпиле церкви с тремя или даже больше сломанными ребрами и почти треснувшим пополам позвоночником? Какая ирония! Отец Дейл, наверное, рассмеялся бы, услышав такое.

Что ж… фитиля, чтобы взорвать себя самого и не сгорать медленно на солнце, было еще достаточно. А в дерринджере оставалась еще одна серебряная пуля. Этим способом тоже можно было уйти из жизни, если бы он решил.

Подумаю об этом позже, решил Тревор устало, докуривая свою сигару. Может, лучше все же остаться и встретить рассвет? Пусть он и выжжет его глаза, но последним, что они увидят, будет красота восхода солнца.

В отдалении послышался голос, зовущий:

— Кристиан? Кристиан?

Это был женский голос, в котором слышался французский акцент. Ее голос.

— Кристиан? — в третий раз позвала она. Но никто не ответил, и Ла-Руж перестала звать. Она слышала выстрел и, должно быть, поняла, что ее приспешник мертв.

Что же теперь? Они покинут вечеринку? Лоусон невольно задавался вопросом, что будут делать вампиры теперь, в этот предрассветный час? Сядут в свои лодки и уплывут? Но куда? Или, может, они спрячутся от дневного света здесь, и покинут Ноктюрн, когда солнце снова закатится? Тревор мог представить их, возвращающихся своей небольшой армадой из этого городка на болоте в большую страну, в некую Обетованную Землю для вампиров, в мир, полный простых смертных, ничего не подозревающих жертв, которые даже не слышали о Темном Обществе. Ничего не слышали о кровопийцах, которые могут подкрасться к ним в ночи.

Спустя немного времени Кристиана позвал мужской голос — снова в отдалении. Затем еще, с небольшой дрожью в голосе:

— Кристиан?

Кристиана нет дома, усмехнулся про себя Тревор, его больше нет среди вас… а я — есть, и я пока не собираюсь уходить.

Лоусон смотрел, как угасают звезды, и как ночь становится румяной на востоке. Он прислушался к своим ощущениям в районе сломанных ребер и ушибленного позвоночника. Было очень больно. Да, разумеется, дня через три-четыре, когда организм вампира полностью излечится, все пройдет, но сейчас эта боль была зверской. Он стиснул зубы, заставив себя терпеть, и напомнил, что боль — извечный спутник и верный друг человека. По крайней мере, этому уроку его научили надсмотрщики в армии. А если Лоусон выучивал какой-то урок, он не давал ему забыться.

Он не хотел умирать здесь, в этом состоянии полужизни, застряв между миром вампиров и людей. Солнечный свет к ним — зовущим себя ему подобными — был куда как более жесток, так что… да, они должны будут укрыться где-то неподалеку и, скорее всего, уже начали готовиться к своему дневному сну.

Скоро и ему предстояло решить, что делать. Время не ждало, солнце все выше поднималось из-за горизонта — красный огненный шар — лучи которого пробивались через кипарисовые деревья и плакучие ивы. Тревор чувствовал раннее тепло в неподвижном парном воздухе. Кожу начинало заметно покалывать. Через час или около того ему будет казаться, что пламенная рука Господа смыкает на нем свою хватку. Ему придется найти какое-нибудь убежище… возможно, залезть в колокольню и свернуться там, придерживая свои сломанные кости, от боли в которых тело начинала колотить мелкая дрожь.

Или то была дрожь страха?

Ночь плавилась, а солнце вступало в свои права.

Шум болота становился все сильнее, армия жуков крепла и тянулась к восстающему огненному шару, полному света и тепла. Лоусон подполз к краю крыши, двигаясь медленно и мучительно, и наклонился.

В нескольких футах внизу располагалось окно без стекол.

Теперь, когда свет становился все живее, глаза начинало неистово жечь.

Давай, соберись, скомандовал он себе. Нужно было переместиться в правильную позицию, чтобы свесить ноги и спрыгнуть, упершись в подоконник. Боль в спине и ребрах воровала его физическую силу и силу его воли. Еще немного, и он не сможет ничего сделать… а солнце набирало жар, лишь усиливая боль. Глаза уже почти ничего не видели. Это будет тяжелый спуск, хотя на деле предстояло преодолеть не более четырех или пяти футов.

Он был готов. Ему нужно было прыгать сейчас, пока боль не стала хуже.

— Лоусон! Лоусон!

Он услышал ее голос, долетевший до него откуда-то слева, и то, что осталось от его сердца, вдруг пустилось вскачь. Она жива! И тоже слышала выстрел дерринджера, где бы ни пряталась. Он не мог ее разглядеть без своих затемненных очков, поэтому крикнул в пространство: