Минут пять Ася ходила за ключами, потом минуты две отпирала железный шкаф, крашенный в темно-коричневый цвет и представлявший собой что-то среднее между сейфом и тюремной камерой. А открыв, задумчиво перебрала лежащие на средней полке скоросшиватели и сказала:

— Ой, как необычно… Тут его нет. Может, он взял его к себе домой?

— Поищите еще, — предложил Яковлев, безнадежно уверенный, что дело пропало. И в этом случае нехорошие предчувствия сбылись! На Асю было жаль смотреть: девушка так расстроилась, будто была лично виновата в пропаже дела.

— Сосредоточьтесь, Ася! Где у вас хранятся ключи от шкафа?

— На вахте.

— Это секретно?

— Не очень. Их кто хочет, тот и берет.

— А вы не помните, о чем шла речь в деле, которое достал из архива Радий Кузьмич?

— Да я же его и не читала! — возмутилась Ася. — Он так трясся над ним, что я так и думала, заберет с собой, чтобы быть совершенно уверенным, что с ним ничего не случится. Единственное, что я запомнила — это «Свет».

— Какой свет? — не понял Володя Яковлев. — Что и где засветилось?

— На обложке скоросшивателя фиолетовыми чернилами было написано «Свет». Я удивилась: обычно там пишут фамилию. А Радий Кузьмич объяснил, что «Свет» — это и есть такая необычная фамилия. И еще какой-то патент… технический… нет, химический… Вот видите, какая я дурочка, ничего не помню!

«Вы лжете, мистер Тимоти Аткинс!»

Эту эффектную, в духе романов девятнадцатою века, фразу Турецкий произнес не вслух, но все-таки произнес, когда, установив, что относительно убийства Питера Зернова Василий Чернушкин чист, а финансовыми нарушениями «Росправа» должны заниматься другие отделы, переключился на другие линии расследования. Сдержаться сил не было! Пресс-атташе американского посольства, в его присутствии сожалевший о том, что давно потерял связь со своим навеки незабвенным другом Питером, оказывается, разговаривал с ним в день, непосредственно предшествовавший смерти. Запись переговоров по служебному телефону «Мира и страны» однозначно об этом свидетельствовала. Диалог скорее напоминал именно деловые переговоры, чем блаженный, затрагивающий то да се треп старых друзей. Во всяком случае, в голосе мистера Аткинса сквозь профессиональную вежливость пробивались стальные нотки начальника, который отчитывает подчиненного. К сожалению, они располагали только началом диалога, но и этого было достаточно, чтобы понять, что речь шла о каких-то инвестициях и о вложениях в какие-то общественные фонды. Турецкий дал задание своим подчиненным раздобыть сведения, какие инвестиции мог иметь в виду Аткинс. Не прошло и суток, как Поремский положил на стол следователю по особо важным делам лист ксерокопии, начинавшейся со слов: «Мир» поможет американцам купить Россию»…

Именно так называлась статья, перевод которой держал сейчас в руках Александр Борисович Турецкий: оригинал был по-английски, и о содействии пришлось просить молодых сотрудников. Обычная статья, опубликованная в открытых источниках, а проще говоря, в одном из еженедельных журналов США, предназначенных для экономически развитого потребителя, желающего на отдыхе почитать нечто познавательное. В ней утверждалось, что журнал «Мир и страна», который недавно начал выходить в России под руководством Зернова, воспитывает новое поколение лояльных по отношению к Америке бизнесменов и политиков. Для экономики двух стран это принесет ощутимую пользу в будущем, а для отдельных лиц окажется полезным уже сейчас. Миллиардер Келли, на чьи деньги Зернов издает журнал, рассчитывает с помощью инвестиций в российский сырьевой сектор обезопасить от обесценивания свои капиталы на родине.

Статья как статья. Но откуда этот наглый, наступательный тон? «Купить Россию…» Слова, как никакие другие, показывающие, что нет мира между крупными державами. Ядерные боеголовки дремлют, оставив мечты о гала-концерте с уничтожением человечества, но экономическое оружие не менее действенно, чем боевое. Крупный капитал — не единственная, но значительная сила в развитых странах. Иными словами, по-русски: кто платит, тот и музыку заказывает.

С общественными организациями, о которых вечно твердил в своих статьях Питер, уповая на то, что они помогут русским возродить истинное самоуправление, тоже не все гладко. В современной России такие организации — что они не особенно скрывают — существуют на деньги благотворителей с Запада, вроде печально известного Сороса, и, соответственно, проводят политику, которая угодна им. При чем же здесь Россия и русскость? Натуральный тебе, товарищ, зарубежный шпионаж! Да, именно шпионаж…

Ах, мистер Аткинс, мистер Аткинс! В самом факте разговора по-английски не было ничего криминального. Разве американский гражданин не имеет права поговорить с соотечественником на языке родной страны? Однако любопытный расклад получается… Сразу после беседы с пресс-атташе американского посольства Зернову позвонил сам Андрей Викентьевич Пантелеев, шеф всемогущего Министерства федеральной безопасности (ФСБ — СВР). В разговоре Пантелеев укорял Зернова в том, что если раньше его книга о глобальном мошеннике Корсунском «Сицилиец у власти» служила интересам России, то последние публикации о состояниях «Золотой сотни» искажают имидж российского государства в глазах иностранцев, которые не хотят делать инвестиции.

Что же это за человек, который, с одной стороны, выступал на стороне крупного американского капитала, который смеет указывать даже американскому правительству, а с другой — выполнял задания ФСБ? Неужели двойной агент? Любовь к Америке — и любовь к России… С одной стороны, проясняются некоторые неясности, с другой — все запутывается: убить его могли и те, и другие. Александру Борисовичу совершенно не хотелось влезать в шпионские хитросплетения, но, кажется, без этого не обойтись. И он дал себе слово непременно расспросить старого знакомого Питера Реддвея. Глава Антитеррористического центра и, что важнее, бывший заместитель директора ЦРУ и способен просветить Турецкого насчет того, был ли Питер Зернов связан с этой грозной конторой!

Ранние пробуждения никогда не были принадлежностью любимого образа жизни Гали Романовой. Но сегодня утром, когда в кромешной тьме в ее сны, скорее напоминавшие теплое беспамятство, ворвалось безапелляционно нарастающее «пи-и… ПИ-и-и… ПИ-И-И-И» кварцевого будильника, ей показалось, что лучше было бы не просыпаться. Совсем. Никогда. С отвращением придавив рычажок будильника, Галя поняла, что в Москве гораздо хуже, чем в Ростове-на-Дону. Жизнь не радовала, не веселила. Ненавистная ноябрьская тьма! Ненавистное общежитие! Вчера Иркины гости допоздна шумели на кухне, куда Галя не смеет и носа показать, орали пьяными голосами, без конца крутили на магнитофоне одну и ту же популярную песню, которая Гале поначалу нравилась, а теперь ее тошнит от этого пошлого мотивчика, от этих примитивных слов. «Раз таракан, два таракан. Здесь таракан, там такаран…» Кто только такую чушь в эфир пускает? Злость помогла Гале разлепить глаза. По домашней ростовской привычке, она едва не вывалила в коридор в ночной рубашке, но, вовремя сообразив, что находится не дома, накинула поверх ночнушки халат и только тогда побрела в ванную, спотыкаясь и наталкиваясь на стены, дезориентированная, как неудачно оживленный зомби. В ванной полно пара, зеркало, все в белых веснушках зубной пасты, запотело, на полу лужи, к раковине прилип обелокуренный волос… И эта неряха Ирка еще смеет жизни учить? Зальет соседей снизу, а отвечать заставит Галю. Вот погодите, Галя ей все выскажет, все…

Но Ирки поблизости не было, а теплый душ с ароматным мылом в виде арбузной дольки (это гигиеническое излишество Галя приобрела вчера, чтобы хоть чем-то себя подбодрить) помог прийти в хорошее настроение. Честно говоря, Галя не умела долго злиться: она девушка горячая, но отходчивая. А впереди ждет утренний чай с сырными крекерами на кухне, которая полностью в ее распоряжении, потому что Ирка ушла на работу еще раньше, а после ждет работа, ужасно сложная, но интересная, которую Галя полюбила заранее и к которой начинает понемногу привыкать. И, уже трясясь в полуподвешенном состоянии в набитом по-утреннему салоне автобуса, глядя в окно, за которым над быстро пробегающими мимо домами занимался рассвет, опер Романова оптимистично подумала, что все-таки жизнь хороша, несмотря на будильники.