Крути, не крути, но был еще некто третий, кто мог хранить у себя этот пистолет и заботиться о нем, поддерживая в надлежащей сохранности.

Дальше этого Вячеслав Иванович так и не смог продвинуться — начинались сплошные вопросы, версии и предположения, порой взаимоисключающие друг друга.

Ввели Губченкова. Отпустив милиционера, Грязнов прошел к столу и только после этого кивнул ему на привинченный к полу табурет:

— Чего стоять, Петр Васильевич, присаживайтесь. Как говорится, в ногах правды нет.

— С вами присядешь… — насупленно пробормотал тот, однако на табурет все-таки сел. Осторожно, словно боялся запачкаться о вытертые дощечки.

А пока он шел от двери, в памяти Грязнова всколыхнулись вдруг сотни, если не тысячи подобных бесед и допросов, и он уже более профессионально смог рассмотреть и оценить мужика.

Размашистые плечи, широкая, выпуклая грудь. По бокам определенно сильного туловища свисали мощные кисти рук.

И он невольно подумал о Кургузове, который умудрился вырубить этого заматеревшего, набравшего полную силу лося. Лиловые полукружья под заросшими жесткой щетиной скулами наглядно говорили о том, что досталось этому мужику неплохо.

— Что-то я того… не понял вас? — Грязнов пожал плечами. — Я вас приглашаю присесть, а вы…

— А чего тут понимать? — Губченков зыркнул пронзительно колючим взглядом. — Поначалу этак мягонько — «присаживайтесь», а потом — нары на зоне.

— Что ж, бывает и такое, — не мог не согласиться с ним Грязнов. — И насколько я вас понимаю, вы возмущены действиями хабаровской милиции и считаете, что задержаны без основания?

— А хрен ли тут считать! — взвился Губченков, вскакивая. — Основания!.. Какие тут основания?!

— Да вы уж сидите, — попытался успокоить его Вячеслав Иванович. — Сидите.

— Ага, — чуть спокойнее пробормотал Губченков, снова опускаясь на стул. Чувствовалось, он еще не знает, кто перед ним сидит, и оттого не знает, какую избрать тактику. В конце концов, видимо, решил держаться уже наработанной позиции. — Так вот я и говорю: какие тут могут быть основания, если ни за что ни про что хватают человека, и вместо того чтобы разобраться, что к чему — в кутузку? В конце концов, мы тоже не лыком шиты, школы кончали и кое-чему обучены. И предупреждаю: не отпустите по-хорошему, в краевую прокуратуру жаловаться буду. А там не примут жалобу, до Москвы дойду!

Слушая вполуха привычную, давно отработанную, а потому довольно скучную и в то же время нахрапистую болтовню, Вячеслав Иванович словно возвращался в свое милицейское прошлое и уже чисто профессионально изучал Сохатого, думая об одном. Мог ли этот человек настолько хладнокровно добить вторым, то есть контрольным выстрелом Шаманина? А если мог, то откуда у него появился уже «замаранный» «Вальтер», следы которого ведут в Москву?

Видимо, не обладая свойственной многим незаурядным преступником фантазией, которых приходилось когда-то допрашивать Вячеславу Грязнову, Сохатый стал повторяться, и когда все это начало надоедать, Вячеслав Иванович негромко прихлопнул ладонью по столу и также негромко произнес:

— Еще не устали, Петр Васильевич? А я, должен признаться, устал немного. Так что давайте-ка теперь по существу.

До поры до времени он решил не представляться, заставляя тем самым волноваться Сохатого.

— Итак, первое — пистолет!

Он даже не успел задать вопрос, как тут же, словно сжатая пружина, вскинулся Сохатый.

— Опять?! — истерично выкрикнул он. — Пистолет?! А я-то думаю: чего-то следак из прокуратуры два часа меня мытарил, про какой-то «Вальтер» выспрашивал? А теперь по второму кругу пошли?.. — Он вскочил со стула, и его неприятножелтое лицо налилось откровенной злобой. — Пистолет! «Вальтер»! Да пошли бы вы все!..

— Тише, тише, — осадил его Грязнов. — Я ведь тоже могу кулаком по столу врезать.

Однако Сохатый словно не слышал его.

— Тише? Да какое, к чертовой матери, «тише», когда вы мне статью шьете? Ствол я, видите ли, с собой таскал! Не видел, понимаешь ты, в глаза не видел никакого ствола! И тот, кто мне этот ствол в карман сунул, тот пускай и отбрехивается. А то ишь ты, «тише»… — с клокочущим ненавистью хрипом выдавил он.

Этот эмоциональный всплеск не мог не произвести должного впечатления, и Грязнов вдруг почувствовал, как ломается еще не до конца сформировавшееся мнение о Сохатом.

«А если действительно он тут ни при чем?» — подумал вдруг Грязнов, уже откровенно сожалея, что растерял-таки, видно, наработанный свой опыт и внимательно всмотрелся в поникшую голову Губченкова. А тот, почувствовав взгляд уже немолодого, но крепенького на вид мужика, от которого неизвестно чего можно было ожидать, оторвал взгляд от дощатого пола, поднял голову и уже миролюбиво произнес:

— Думаете, не знаю, гражданин начальник, что за хранение ствола полагается? Знаю! Очень хорошо знаю. А тут еще и мой прежний срок…

И он с неподдельным отчаянием махнул рукой.

— Это верно, — согласился с ним Грязнов, — прежний срок и прочее. Однако сейчас речь идет не о простом хранении оружия. Все гораздо сложнее.

— Чего еще? — вскинулся Сохатый, и опять в Грязнова уперся его откровенно злобный взгляд. — Чего еще мне шьете?

«Господи, как в старые добрые времена, — невольно усмехнулся Вячеслав Иванович. — “Шьете”, прочая хренотень».

— Ну, насчет «шьете», это вы, положим, немного поторопились, — спокойно произнес он, — а вот ответить на один вопрос вам придется.

Сохатый молчал, однако было заметно, как напряглись мышцы его лица. Он ждал вопроса и, видимо, боялся его.

— Где вы находились в тот вечер, когда был убит Сергей Шаманин и ранен Евгений Кричевский?

Уточнять, кто такой Шаманин и кто Кричевский, было бы просто глупо, — об этом судачили на каждом углу Стожар, и поэтому Сохатый ответил, не задумываясь:

— Как где? Дома, конечно. Я хорошо помню тот вечер. На другое утро только об этом весь поселок и говорил.

Казалось, он даже удивился столь наивному, по его мнению, вопросу и уселся поудобнее на табуретке, но вдруг его лицо стало меняться, нервным тиком дернулось правое веко, под щетиной выступила краснота, да и в глазах появился неподдельный испуг.

— А что?.. — на выдохе спросил он. — Из этого ствола… и Шаманина, и того парня?..

Вячеслав Иванович не сводил глаз с лица Губченкова. Этот испуг, нервный тик… Талантливый актер или действительно ничего не знал?

Минуты две в комнате стояла напряженная тишина. Неподвижные зрачки Губченкова вопросительно уставились на Грязнова. Наконец Вячеслав Иванович достал заключение экспертизы, пододвинул его Сохатому.

До этого момента с заключением экспертизы его не знакомили.

Несмотря на огромную выдержку, Сохатый трясущимися руками взял со стола подколотые листки. Было видно, как зрачки его бегают по отпечатанным на машинке строчкам.

Наконец-то он дочитал заключение до конца, какое-то время молчал, беззвучно двигая губами, а потом передернул плечами и снова вопросительно уставился на Грязнова:

— А я-то тут при чем? Зачем вы мне это заключение суете? Я говорил уже, пистолет этот мне Кургузый подсунул. Его работа, его… козла поганого.

Казалось, попади сейчас в его руки Семен Кургузое, и он разорвет его на части.

— Хорошо, — согласился с ним Грязнов, — пусть будет по-вашему. В таком случае прочтите и это.

И он протянул ему заключение сравнительной баллистической экспертизы.

И чем дальше читал второе заключение Губченков, тем более Грязнов убеждался, что стрелял в Шаманина не он и что убит Сергей из изъятого у него пистолета, узнал только сейчас.

Лицо Губченкова как-то сразу одрябло, потеряло свою жесткость, на лбу выступила крупная испарина. Какие-то строчки он перечитал дважды, похоже не понимая их смысла, а когда дочитал до конца, безвольно опустил голову и положил протокол на краешек стола.

Молчал и Грязнов.

Молчание затягивалось, и казалось, что прошла целая вечность, прежде чем Сохатый выдавил из себя глухо: