— Почему не спишь? — проворчал он.

Пружинная сетка прогнулась под ним, и постель приняла его в теплые объятия. «Отличное изобретение — кровать, — с наслаждением подумал Мизина. — Тот, кто ее изобрел, сделал великий вклад в мировую цивилизацию». Та-ак! Все мирские заботы оставить за дверью и смежить глаза. Но перед тем как заснуть, он повернулся к супруге, чтобы предотвратить ее глупые вопросы.

— Помолилась и спи! Хватит того, что все это свалилось на меня! Знали бы вы, что мне пришлось перенести. Ради вас! Фу, весь мир идет к гибели!

10

Вода подточила плотину, из нее выпал камень и увлек за собой другие… Но плотина еще держится. И все же Брих чувствовал, что какое-то незримое течение вторгается в его жизнь, подобно подземной реке, которая подтачивает фундамент.

Теплые весенние сумерки спустились на дворик и выманили из квартир обитателей дома на Жижкове. Две соседки, подбоченясь, судачили у водопроводной колонки, вода, звеня, наполняла жестяное ведро. Они кивнули Бриху в ответ на его приветствие и молча глядели ему вслед, пока он не вошел на лестницу.

Заурядный жижковский дом жил дружной добрососедской жизнью. Здесь обитали простые, неимущие люди, в теплые вечера они не стеснялись вслух обсуждать свои дела на общей галерее. Брих знал большинство из них в лицо, но мало с кем общался. Получердачное окно пятого этажа сейчас ярко освещено, оттуда слышится смех, пение и звуки гитары: у художника, видно, собралась веселая компания — спрыснуть удачно проданную картину. В окне домовладелицы, старухи в черном, величественно сидит ангорская кошка и изумрудными глазами глядит в синие потемки, наполненные манящими запахами весны. С домовладелицей Брих встречался только тогда, когда переступал порог пропахшей нафталином квартирки, чтобы уплатить за комнату. Старуха жила, погруженная в воспоминания о далеком прошлом, тихая, как мышь. Ее не беспокоили крики детей на галерее, она была почти совсем глухая. Бриха она принимала со старомодной учтивостью, усаживалась на скрипучую кушетку и прикладывала руки к уху. «Говорят, будут отнимать дома, — кричала она, как все глухие. — Коммунисты! Пускай берут, мне с ним одно мученье. Хорошо, что мой покойник не дожил до этого, он бы ни за что не примирился. А что нового, молодой человек? Говорят, будет война? Опять? Опять, я говорю? И почему это люди такие беспокойные?.. Пошла прочь, Саломея! — гнала она кошку. — Сколько раз я тебе говорила: не садись на кружевную салфетку, порвешь ее когтями, дурочка!»

Брих всегда старался поскорей выбраться из этой затхлой квартирки.

…Старенький теннисный мяч выкатился из коридора, покатился по кафельному полу галереи и, бац, полетел во двор. За ним выбежала светловолосая Аничка и надула губки, собираясь разреветься. Патера в клетчатой рубашке с засученными рукавами вышел на галерею и взял девочку на руки.

— Не хнычь, — сказал он, покачивая ее. — Мы найдем его во дворе. А теперь марш в кровать, таким мышатам, как ты, давно пора видеть девятый сон. — Он заметил Бриха, спустил девочку с рук и слегка шлепнул, загоняя домой. — А-а, сосед! У нас лежит для вас посылка. Почтальон принес и оставил жене.

Он зашел к себе и принес Бриху объемистый, но довольно легкий пакет, перевязанный шпагатом. Брих прикинул его на руке.

— Что бы это могло быть?

— Вот этого уж я не знаю, — хитро усмехнулся Патера. — Видно, деревенская тетушка зарезала свинью и вспомнила о вас.

— Такой благодетельной тетушки, к сожалению, не существует.

Они с минуту стояли, беседуя. Бриху было легко с Патерой, в нем чувствовалось душевное здоровье и равновесие, рука у него была, как корка свежеиспеченного хлеба, шершавая, теплая.

— Ну, спасибо. Отличный вечер, а?

— Да, — кивнул Патера. — Даже жалко становится, что ты не моложе лет на десять. Взять бы девушку да закатиться с ней на Петршин. А вместо этого надо паять бак для белья, течет, подлый.

Он почесал голову и вернулся домой.

У себя в комнате Брих сорвал обертку с загадочного пакета. Внутри оказался красивый глобус, похожий на тот, что был у них в географическом кабинете жижковской гимназии. Еще мальчишкой он мечтал о таком глобусе. От легкого прикосновения глобус завертелся на оси, желтые континенты слились с синью океанов в пеструю полосу.

На дне картонки лежала записка. «Не правда ли, земной шар так велик? Вперед, в свободный мир!»

Больше ни слова. Брих повертел записку и расхохотался. Глупейший подарок, ясно, от кого он! Брих подержал глобус в руке. Мир, весь мир! Как он мечтал поездить по свету. Вот Франция, прекрасная Франция, вот Атлантический океан, Огненная Земля и острова Рождества, вот необъятные просторы Советского Союза, Рио-де-Жанейро и Шанхай, Каракас, маньчжурские сопки и далекая пустыня Гоби — великий, безграничный, взбудораженный земной шар. Вот он, у меня в руках!

На другой день с утра шел дождь. Капризный ветер гнал над крышами насыщенные влагой облака, выжимая из них грязноватую влагу. Апрельский дождь то начинался, то переставал, он монотонно выстукивал минорную мелодию по жестяным карнизам, водосточные трубы захлебывались потоками воды.

Брих поднял голову от столбцов цифр и сделал открытие: Мария Ландова не носила больше роговых очков. Выглядела она необычно, и ее задумчивые глаза словно бы посветлели. Брих не успел поразмыслить о причинах этой метаморфозы: дядюшка вызвал его в «аквариум» и подвалил еще кучу работы. Казалось, он хотел заездить племянника. Казды сегодня в «аквариуме» не было: жена утром звонила, что он не встает с постели.

— Так, так, — покачал головой Мизина после этого звонка. — Боюсь, что он уже не жилец…

И он вздохнул.

— Тогда вы получите повышение, — небрежно заметил Брих.

— Почему ты так думаешь?

— Ну, это же естественно. Особенно после того, как вы вступили в партию.

Дядюшка мечтательно поглядел в окно. Потом заложил пальцы в проймы жилета и зашагал по комнате, остановился около Бриха, сделал возмущенное лицо и ткнул ему пальцем в живот.

— Вот таковы вы, молодые: сплошной цинизм. Черт вас разберет! Кстати, заходила к тебе вчера вечером наша Иржина?

Брих не знал, что ответить, он догадывался, что Иржина сослалась на него, но не стал лгать и отрицательно покачал головой.

— Так я и думал! — удовлетворенно кивнул дядя. Он украдкой оглядел отдел и, видя, что Бартош, склонясь над столом, усердно трудится, нагнулся к племяннику.

— Ужас, что творится! Гибнут основы цивилизации, разлагаются нравы…

— Это я уже слышал от вас сто раз.

— Ну, и что же! — хрипло возразил Мизина. — Это правда, и я не перестану повторять ее. Не нравишься ты мне, Франтишек, в последнее время! Делаешь глупости! А моя дочь! Смотрю я на нее и думаю: «Кто же ты? Какие принципы признаешь? К чему стремишься?» Уважение к традициям, к семье, к законной собственности — все это теперь трын-трава. Взамен них жестокость, безжалостность. Что для вас авторитеты? Я, бывало, уважал родителей, уважал старших и начальство. А вы? Ладно, оставим это, сейчас не время… Кстати, завтра вечером приходи к нам ужинать. У Иржины день рождения, так что никаких отговорок, баста!

Когда Брих вернулся к своему столу, Бартош перебросил ему письмо в белом конверте.

— Какое-то любовное послание, — пошутил он. — Мне дали его для вас внизу, в экспедиции.

— Едва ли любовное. Этот вид корреспонденции не по моей специальности, — отшутился Брих. Он взял письмо и равнодушно поставил его рядом с отрывным календарем. Наверное, очередное домогательство Ондры, неинтересно! Сегодня Ондра уже звонил и подробно рассказывал о предстоящем путешествии, разумеется так, что если бы даже кто-нибудь услышал, не понял бы ни характера поездки, ни ее цели. А вчера Брих получил по почте роскошный атлас и проспекты «Чедока»^[23], рекламирующие красоты Франции и Швейцарии. «Усердствует, — пренебрежительно подумал он. — Глупо!»