— Неправда! — воскликнула Иржина. Она хотела заспорить, но сегодня впервые побоялась расплакаться. Так нет же! Она стиснула зубы. Все равно он прав: разве она вступила бы в партию, не будь у нее Индры? Едва ли. Ну и пусть. Она поступила честно и думала, что он порадуется. А он? Что плохого я сделала? Просто я… боюсь отца, но все-таки подала заявление. И сейчас Индра, конечно, заговорит об этом, чтобы еще больше меня унизить… Вот, так и есть!

— Ты уже похвасталась папаше? Ручаюсь, что он будет как громом поражен. Дочь — большевичка! Он просто умрет на месте.

— Я еще не…

— А-а, тогда все ясно. Товарищ Иржина Мизинова перешла на нелегальное положение! Единственная коммунистка во всей стране!

Индра захохотал, размахивая руками и топая по полу.

— Я ему скажу, — твердо объявила Иржина, и ее пылающее лицо стало сердитым. — Скажу! Докажу тебе… и всем другим…

— Ну посмотрим, посмотрим, девушка!

Иржина нерешительно остановилась в двери. Нельзя же так уйти! Индра понял, подбежал к ней, крепко поцеловал, ласково погладил по голове.

— Ничего, Иржинка, я желаю тебе добра. Сам знаю, что я немного резок, да и ты меня знаешь. Я тебя встречу завтра около факультета, хочешь? Но все-таки придется тебе со временем решать: с кем ты считаешься по-настоящему — с отцом или со мной. Не выношу обывательской трусости. Я тебя люблю, но могу и расстаться с тобой, если… Но хватит об этом, черт возьми. Сейчас тысяча девятьсот сорок восьмой год, а это что-нибудь да значит. Итак, честь труду и выше голову!

Иржина возвращалась домой в полупустом трамвае и дрожала от холода. Но внутренний жар сжигал ее. А какая сумятица в голове! Который час? О господи, уже девять! На урок музыки не сошлешься, отец легко может проверить. Надо быстро что-то придумать. Можно бы заехать на Жижков, к Франте Бриху, ему можно все рассказать. Что-то он скажет? Посмеется надо мной? Нет! Но поездка на Жижков отнимет время, и неизвестно, будет ли Брих дома. Иржина любила своего двоюродного брата, он был добрым и чутким, никогда не высмеивал ее. Кстати, и с Индрой она познакомилась у него, хотя эти двое теперь не встречаются и Индра язвит по адресу Бриха. Почему они не поладили?.. На кого же сослаться? Придется на подружку Зорку из общежития. Отец ее не любит, говорит, что она мужеподобна и неучтива. Тем лучше, по крайней мере, не станет звонить ей и проверять!

Иржина из автомата позвонила Зорке и вскоре уже торопливо шла по аллее мимо голых акаций, освещенных светом уличных фонарей. Поднимаясь по улице на Виноградах и подходя к ненавистному дому, который она должна со временем унаследовать от бабки, Иржина вдруг почувствовала страх. Вот беда! Сердце трепетало, как пойманная птичка, и, казалось, готово было выскочить. На ногах словно повисли гири. Я должна сказать отцу! Иржина представила себе этот разговор. Подняв голову, она станет перед отцом, лицо у нее будет решительное, и она объявит смело и громко: «Папа, я сегодня вступила в коммунистическую партию! Понял? Нет, не пытайся меня отговаривать, я уже совершеннолетняя… почти, и решила это твердо, по зрелом размышлении!» Вот как она ему скажет. Или нет… может быть, иначе? Смелее, товарищ Мизинова! «А что будет потом? Может, он даст мне пощечину, может быть… Нет, он будет насмехаться! Ну и пусть, мне-то что! Я должна все выдержать! Для партии! Для Индры, если он даже не хочет этого», — упорно твердила Иржина, но, пока она отпирала ключом дверь, твердая решимость слетела с нее, как шелуха. На лестнице было прохладно, сквозь круглый глазок швейцарской на Иржину уставился пристальный взгляд, заставивший ее вздрогнуть. Недремлющее око привратницы Гассмановой! Пусть, пусть следит, противная баба! Стиснув зубы, Иржина устремилась вверх по темной лестнице.

Из передней она увидела свет в гостиной. Отец, видимо, еще сидел там. Не успела Иржина на цыпочках прокрасться к себе в комнату, чтобы собрать остатки своей храбрости, как в замке снова повернулся ключ и вошла мать. Она вернулась с вечернего молебствия в религиозной секте «Единение подлинных христиан». На ее круглом лице было обычное умиление. Она не заметила волнения Иржины, дочь и мать редко понимали друг друга.

— Я думала, ты пойдешь со мной, Иржиночка, — укоризненно сказала она, вынимая из сумки молитвенник с золотым обрезом и Библию.

— Извини, мама, у меня поздно кончились занятия.

— Погоди, не убегай, девочка! — Мать задержала ее в передней. — Ты слишком предана свету и его соблазнам, а надо больше думать о бессмертии души. Сегодня брат Папоушек произнес проповедь на евангельский стих «И восстанет народ на народ… будут глады, моры и землетрясения по местам… и многие лжепророки восстанут и прельстят многих». Прочти-ка Евангелие от Матфея, глава двадцать четвертая, это оттуда. Каждый день может случиться, что господь отвратит лик свой от грешного человечества… Я, твоя мать, девочка…

Иржине удалось наконец удрать к себе. Она бросилась на кушетку и закрыла глаза. С ума можно сойти! Иржина слышала, как мать рассказывает отцу о сегодняшней проповеди. Отец не против ее увлечения религией, хотя в душе подсмеивается над святошами из «Единения», которые иногда приходят к ним с визитом и постными голосами осведомляются, испытал ли уже хозяин дома духовное возрождение, провозглашенное их сектой. Отец смирился и с тем, что «сестра» Мизинова, умильно улыбаясь, угощает ханжей чаем с лимоном и кексом. Иржина этого не понимала: неужели отец к старости не хочет порвать и с силами небесными, хотя его трезвый ум, конечно, не верит в них? Кто его знает! Но маме совсем задурили голову.

«Единение» представляло собой хилую секту; узколобый догматизм ее участников и их фанатичная приверженность к букве Писания отпугивали от них других верующих. Иржина с крайней неохотой и лишь после долгих уговоров сопровождала иной раз мать в подвальное помещение в Старом Месте, где «Единение» собиралось на молебствия. Все они были на один лад: гудит фисгармония, молящиеся, набожно уставясь в потолок, фальшивыми голосами поют нудные песнопения, кругом приторные физиономии «братьев» и «сестер», «избранников божьих». Потом местный «жрец» читает длинную проповедь, пугая божьей карой всех, кто не прислушается к предостерегающему голосу «Единения». Мир попал в лапы сатаны, и горе тому, кто не жаждет духовного возрождения! Смерть как программа, смерть знаменует собой окончательное избавление от суеты мирской и вознесение в лоно господне… Иржине все это казалось и смехотворным и противным. К ней приставали с вопросом, когда же она станет подлинной христианкой. Иржина с трудом преодолевала желание крикнуть им в лицо: «Отстаньте вы от меня! Мне отрадно жить на свете! Я люблю живого человека, вам не сделать из меня богомольную мумию. Все вы мне противны, да, противны, и я терпеть вас не могу!»

Но и здесь у Иржины не хватало духу решительно отказать матери. Знал бы Индра, что она иногда ходит с матерью на эти проповеди, знали бы товарищи по факультету! Иржине казалось, что она качается на канате между двумя утесами и того и гляди разобьется об острые грани. Если бы можно было поделиться с Индрой своими терзаниями! Нельзя, ведь она его знает!

Как любит его Иржина! Он словно всегда с ней, и во сне и наяву, любовь окрашивает все ее ощущения, радости, надежды, чаяния, — все связано с ним! Она любит его всем существом, каждой клеточкой! Стать его женой! Она даже не решается мечтать об этом, таким это кажется несбыточным. И все же… О, Индра!

Иржина лежала в своей тихой комнатке и представляла себе Индру. Вот он стоит, сунув руки в карманы, и хмурится. Он неумолим и мил, своенравен и чуток, далек и близок… Страшный и любимый! Он молчит, но в глазах у него суровый вопрос: «Что же, Иржина? Я или…»

Иржина вздохнула и вцепилась пальцами в подушку. Рядом со своей пылающей головой она положила старого медвежонка с потертым носом, верного товарища ее детских снов. Но и медвежонок не помог.

«Ты же знаешь, Индра. Только ты. Тысячу раз ты и твой мир! А я, как заколдованная, как спящая царевна, и не знаю, стоит ли меня будить. Не мучь меня, подожди немного, еще денек, тогда я решусь, хотя мне так страшно… Я робкая, я трусиха, кому я нужна!»