— А теперь остается одно: политика! — гневно воскликнула она, но тотчас стихла и закрыла руками лицо. — Это похоже на заклинания: политика, эпоха… Я всегда считала, что мне до этого нет дела. При чем тут я, Франтишек? Все вы носитесь с политикой как одержимые: Ондра, ты, мой брат… Я с ума сойду от этого! Ондра говорит: чего тебе не хватает, дурочка, ты моя жена, политика — это гадость, грязь. Но ведь я тоже человек, а не бесчувственная кукла, без воли и разума! Меня все это тоже касается, я знаю! Я хочу, чтобы кто-то поговорил со мной, чтобы мне помогли разобраться: мне кажется, я блуждаю в тумане, и от этого мне страшно. К кому было пойти, как не к тебе?

Брих всплеснул руками.

— Дорогая, боюсь, что ты выбрала неверный адрес. У меня самого ералаш в голове. Хаос! Я не знаю, что делать и что будет дальше… Как я могу помочь тебе разобраться? Что может объяснить человек, который сегодня, только сейчас, потерпел крах всех надежд? Да, да, Ирена! Я думал, что строю на прочном фундаменте: на знаниях, на своем дипломе. А что получается? Не знаю! Все покрыто мраком неизвестности. Я работал как вол и все ждал, ждал. Распланировал свою жизнь, свою работу… себя самого. А теперь мне кажется, что под ногами хрустят осколки разбитого вдребезги. Что будет дальше? Это я хотел бы знать! Ждать? Не знаю, сейчас вовсе не знаю, кто прав, кто неправ. — Он умолк, подперев голову руками, глядя на женщину, сидевшую перед ним, и от усталости у него смыкались веки. Словно кто-то набросил на Бриха тяжелое одеяло: хотелось спать, только спать. Спать и не разговаривать, не думать, не чувствовать ничего… Он вздрагивал от холода. Только когда за дверью послышались шорох и стук, Брих поднял голову. Вошел Раж и застал их в унылом молчании.

— Что же вы, граждане, сидите тут как монахи в великий пост?

Раж был немного навеселе, Брих заметил это по блеску его глаз и нетвердой походке. Они обменялись рукопожатиями. Раж повалился в кресло, устало отдуваясь. Рассеянным взглядом он обвел комнату, слова не шли ему на язык, потом потер руками лицо и сказал:

— Нечего сказать, весело тут у тебя! Как раз подходящее для меня настроеньице! Запустить бы какую-нибудь заунывную пластинку, было бы в самый раз!.. Эх, если бы вы знали…

— Что с тобой? — спросил Брих.

— Ты еще спрашиваешь! — Раж, пошатываясь, встал, чтобы снять промокшее пальто, но ноги у него ослабли, и он снова плюхнулся в кресло.

— Промахнулись мы, юрист! — хрипло произнес он. — Все… все пошло к чертям! А ты все проповедуешь? Правильно, так нам и надо. Мы тоже проповедовали и играли в демократов, вместо того чтобы… э-э, к черту все! Голова трещит! Надеюсь, наш юрист отвлек тебя от твоих мыслей, Ирена?

Она попыталась прервать его, но Раж отмахнулся.

— Ну, ладно, я только скажу пару слов нашему социалисту. Теперь ты видишь, доктор прав Брих? Это грабители! Грабители и убийцы! Воры!

— Не кричи, рядом спят. Ты пьян, вот и все.

— Да, пьян. Почему мне не напиться? Ты можешь оставаться равнодушным. Ты всегда был нищим, мудрствующий интеллигент, тебе все трын-трава. Ты примиришься с этим. Похнычешь немного над утраченной свободой и демократией, а потом впряжешься в хомут. Заткнешься и станешь ручным, я тебя знаю!

— Ты смешон, — отозвался Брих. — Шел бы ты спать!

Раж кивнул отяжелевшей головой.

— Ты прав, довольно мы с тобой наговорились за те годы, что знаем друг друга. Довольно поспорили! Демократия, свобода, социализм! Пхе! Сейчас не время спорить. Что такое свобода, черт возьми? Теперь ты это видишь. Дай черни свободу, и получишь нож в спину, как получил я! «Бей тиранов, бей эксплуататоров!» Видел бы ты это сегодня! Работнички умеют скалить зубы Взять бы пулемет и загнать всю эту сволочь в их норы. Свинцом их кормить, а не речами.

— Извини, но я еще порядочный человек и не пал так низко, — возмущенно прервал Брих. — Не будь ты пьян, я бы открыл дверь и выставил тебя на мороз.

— Видишь, какой он, погляди, Ирена, на этого беззубого демократа, — хрипло рассмеялся Раж, тыча пальцем в Бриха. — Ладно, ладно, поговори, пока они не взяли и тебя за горло. Не воображай, что вы, юристы, будете нужны! Пхе! На черта им ваши просвещенные мозги. Дадут вам немного поболтать, а потом марш в концлагерь. Шепчитесь там, братцы, сколько угодно о возвышенных идеалах. Ты это понимаешь не хуже меня!

Раж взглянул на притихшую Ирену, и его смутил испуг на ее лице. Затаив дыхание, она не сводила с него глаз, расширенных страхом. Раж устало покачал головой и взял ее за руку. Рука была как неживая.

— Ничего, Ирена. Я немного перехватил, но, скажи я тебе, что мне пришлось сегодня перенести, ты поняла бы меня. Подлое время! А что мы тут с Брихом заспорили, это уже старая привычка, еще с детских лет. Не обращай внимания. Тебя все это не касается, не принимай всерьез того, что я сказал.

Она вырвала руку и съежилась на диване.

— Касается, Ондра!

— То есть? Надеюсь, наш пророк не сбил тебя еще больше с толку?

— Можешь говорить что хочешь, — раздраженно сказал Брих. — Мои взгляды тебе известны: я не против социализма. Никакой разумный человек не может…

— Ага! — Раж с веселым видом хлопнул себя по колену. — Не говорил ли я! Ты и тебе подобные смиритесь! Придете в Каноссу! Хлеб насущный дороже разговорчиков и теоретических упражнений господина Пероутки^[19]. Правильно! Будешь вести себя хорошо — скоро станешь у коммунистов парторгом. При твоем-то усердии и сообразительности!

— Вздор! — возразил Брих. — Конечно, мы с тобой разные люди, и ты знаешь это. Твой отец был богачом, и ты пристрастен. Но ради кучки людей не должны повторяться былые несправедливости. Я за социализм, но не за то, что творится сейчас. Надо искать другой путь, но не вспять.

— Интеллигентщина! — усмехнулся Раж. — Шли к лесу, звали волка, волк пришел и сожрал их с потрохами. А теперь они будут хныкать.

— Ничего ты не понимаешь.

Брих встал. Сунув руки в карманы и наклонив голову, он стал ходить по комнате, чтобы согреться. Когда он напряженно думал, он не мог сидеть на месте, у него начинала кружиться голова и сердце сжимала тоска! Что будет дальше? Брих остановился у книжной полки и не без нежности потрогал корешки книг, которые покупал, отказывая себе в еде. Он вздохнул. Прощай, мятежник и бродяга Рембо, ты не понадобишься в мире, на пороге которого мы стоим. Кому нужны твои хрупкие образы, облеченные в трепетные слова, ты устарел. Прощайте, вечно недочитанные Пруст и Верлен, как вы ненужны и немы в наступающем веке тракторов и лопат. Вас заменят политические брошюры. У нашего века суровая правда жизни — хлеб. Тенденциозность во всем! В музыке понадобится разве только гармоника, под нее хорошо орать песни трудовых бригад. Иная и поэзия нового века, она чужда мне, у нее вкус ржаного хлеба. Кого теперь волнует «Отдых фавна» и Равель? «Смиришься», — сказал Раж. С чем? С крахом моих надежд, с миром, который нельзя не признать, но где я чувствую себя чужеземцем?

— Что вы соизволите предпринять, гражданин? — насмешливо произнес за его спиной Ондржей. — Взбунтуетесь? Сядете в тюрьму, как образцовый мученик за свободу?

Брих резко повернулся к нему, но сдержался и только пожал плечами.

— Я? Нет. Это ни к чему. Понимаешь ли, я не уверен, что они не правы, вот в чем дело! Стоит только оглянуться. Против кого бороться? Против рабочих? Я не сентиментален, но не смогу этого. Как хочешь, они во многом правы. Будь я уверен в обратном, не думай, я бы не колебался… Голова идет кругом! Я не примирюсь, но… Сегодня мне вспомнилась мать. Она надорвалась на работе, чтобы я мог выучиться и выйти в люди! А теперь все как в потемках. Она не была коммунисткой, верила в боженьку и в католический рай. Обманутая нищая! Сердце сжимается, когда вспомнишь об этом. Будь она коммунисткой, мне не было бы ее так жалко. Коммунисты были не одиноки, в каждом из них жила надежда и ненависть. Ты этого никогда не поймешь.

Раж слушал, удобно развалившись в кресле и вытянув ноги.