Он снял шарф, обмотал Ирене шею.

Что теперь? Один, на дне черной бездны, с обессилевшей женщиной на руках, посреди леса, где тропки исчезают под ногами, где слышится далекий лай собак. Что теперь?

Сквозь тихий плач расслышал ее слова:

— Я не могу больше! Не могу… Я хочу домой… Не могу я с ним! Лучше умереть…

Брих снова встряхнул ее, начал успокаивать, — пришлось напрягать голос, чтобы перекрыть шум леса. Он все прижимал Ирену к себе, как бы защищая.

— Мужайся, Ирена… не плачь! — В эту отчаянную минуту что-то рвалось в нем, ему казалось — открывается душа, и прямо оттуда льются слова. — Мы вернемся, Ирена… Не бойся теперь… Все начнем снова, и по-другому!

О, ветреная апрельская ночь в горах! Ветер бушевал по склонам, вытряхивая из туч мелкую россыпь дождя, рыдал в верхушках деревьев…

Брих и Ирена брели сквозь ночь, шатаясь как пьяные, и капли дождя, просеянные сквозь ветви, падали им на лица. От дерева к дереву! Вот тропинка! А теперь где?

— Вперед, Ирена! Ты должна выдержать!

Иногда она падала и не могла подняться, засыпала в его объятиях. Он разговаривал с ней, повышая голос до хриплого крика, стараясь заглушить треск веток. Слышал ее плач. Обнимал за плечи.

То и дело приходилось отдыхать. Брих гладил ее по мокрым волосам, стараясь собрать последние остатки мужества и силы, капли дождя и пота катились по его усталому лицу.

Держись, Ирена!

Когда добрели до опушки леса, начало светать.

Ирена свалилась возле ручейка, который с лепетом перескакивал через камни, стремясь в долину. Брих опустился на колени, омыл ее лицо ледяной водой.

Пришлось взять ее на руки. Ветер улегся, как усталый пес. Брих вышел из зеленого сумрака. В предутреннем тумане угадывалось травянистое ложе долины, стиснутой двумя гребнями гор.

Мягкая почва трясины чавкала, прогибалась под неверными шагами. Брих продирался сквозь сети тумана; где-то недалеко раздался враждебный лай собак, почуявших чужих. Значит, деревня близко. Вперед! И он тащился дальше, ведомый скорее инстинктом, чем сознанием; вскоре заметил, что липкие завесы холодного тумана осветились утренним светом. Туман почти рассеялся, когда Брих с бесчувственной женщиной на руках наткнулся на брошенную лачугу, ту самую, из которой несколько дней назад они с Ондрой двинулись в горы. Ему казалось, это было неимоверно давно, за тридевять земель. Соломенная крыша появилась перед ним, как видение из старой сказки.

Толкнув ногой дверь, он вошел в лачугу. Положил Ирену на сено в углу и сам свалился рядом, подкошенный усталостью; заснул.

Проснулся он бог весть когда, — представление о времени было утрачено. Его пробудило сосущее чувство голода, от которого конвульсивно сжималось все нутро. Брих открыл рюкзак, вытащил из-под кучи вещей кусок хлеба и жадно впился в него зубами. Взглянул на спящую Ирену. Она лежала возле него с закрытыми глазами; в волосах ее запуталось сено. Услышав, как она бормочет во сне, Брих положил руку на ее белый лоб. Лоб пылал. Брих встал, подошел к двери, выглянул. Ему показалось, что снова спускаются сумерки. Сколько же времени они спали? Вернувшись к Ирене, заметил, что она смотрит на него застывшим взглядом широко открытых глаз — не понимает, что с ней произошло.

Брих стащил с себя свитер, набросил на нее, хотя у самого зуб на зуб не попадал.

— Ирена! — тихонько позвал ее.

Она не двинулась, в глазах ее все еще стоял сон. Она работает на заводе, идет война, и ей надо надевать на шланги блестящие наконечники. Как протяжно воют сирены! Она отбивает свой листок в механических часах, идет через проходную мимо дремлющего охранника, и на углу, около грязной, обшарпанной стены ее ждет с привычной улыбкой этот близкий человек; он оглядывается через плечо — нет ли слежки. Будет мир, моя милая, моя ясная, люди перестанут убивать друг друга! Эти тонкие пальчики, израненные гаечным ключом и наконечниками шлангов, будут касаться только белых-белых клавиш! Перестанут выть, раздирая ночи, сирены, — наступит мир!..

— Где я? — спрашивали ее расширенные зрачки.

Постепенно она узнавала его, пробуждаясь после потрясения, и, казалось, ей становится лучше. Дыхание успокоилось. Брих отломил хлеба — она с аппетитом принялась жевать черствый ломоть. По губам ее скользнула робкая улыбка — Ирена словно извинялась за свою жадность и голод. Брих погладил ее по щеке, ободряюще усмехнулся.

— Ну, как тебе?

— Лучше…

Они встали и, одурманенные запахом лежалого сена, вышли в сгущающиеся сумерки.

Брих осторожно обнял Ирену за плечи, и так они двинулись по грязной проселочной дороге. Позади осталась деревня с неприятным собачьим лаем; неторопливо перейдя вырубку, они вступили в молодой лес. Брих отодвигал ветки, оглядываясь на спутницу; всю дорогу оба молчали. Он нашарил в кармане отсыревший окурок, жадно закурил. На развилке дорог подождал Ирену, обнял ее опущенные плечи.

Она откинула голову, прямо взглянула ему в глаза, кивнула в ответ на безмолвный вопрос. Дойду!

После двух часов медленной ходьбы вышли из леса; внизу в долине замерцали в вечерней мгле огоньки местечка, к которому, сипло отдуваясь, подъезжал маленький поезд; вот он прогрохотал по мосту… Брих узнал коробочку станционного здания и направился к нему по сочной траве склона, ведя за руку усталую Ирену.

По темно-синему небу, подгоняемые мягким ветерком, ползли на восток косматые тучи.

Брих оглянулся и с тихой радостью увидел, что Ирена мужественно шагает за ним по высокой траве; она шла, наклонив голову и расставив руки для равновесия. Он помог ей перепрыгнуть через ручеек. Домой! Как можно скорее — домой! Он решил — надо, чтобы она как можно скорее очутилась среди близких людей. Он отправит ее в Яворжи! Домой!

Но что дальше? И есть ли у них обоих родной дом? Позади — взорванные мосты, пепелище, пустыня! Брих глубоко вздохнул, посмотрел на гаснущее небо. Остановился, взял Ирену за руку. Тем лучше, храбро подумал он, начнем сызнова! Какая-то дикая, мятежная радость поднималась в нем при виде обессиленной, слабой женщины, которая вздрагивала в его объятиях.

— Скоро придем на станцию, девочка моя…

Они обогнули ровные штабеля пахучих досок, перешли через блестящие полосы рельсов — и вот уже под ногами заскрипел песок безлюдного перрона. Маленький глухой полустанок со смешной коробочкой вокзала, затерявшийся в горах, — такие часто встречаются на линии; зажглась мигающая лампочка, из тьмы подкатил дизельный поезд, из комнаты дежурного вынырнул человек в красной фуражке — стройная тень, постоял, пока вышла одна-единственная бабка; но вот дали свисток, и человек обернулся к двум путникам, появившимся бог весть откуда.

— Вы ждете поезда?

Брих объяснил, что они хотят еще сегодня уехать в Будейовице; дежурный смерил их удивленным взглядом, но потом посоветовал сесть на ночной поезд и пригласил их в прохладный зал ожидания.

— Можете зажечь здесь свет. Ждать добрых три часа. Нет, в городе, к сожалению, гостиниц нет…

Он вернулся к постукивавшему телеграфному аппарату, а Брих увел Ирену в зал ожидания. Они устроились на лавке; Брих развязал рюкзак, надел на ноги измученной женщины сухие чулки, набросил на нее плащ.

— Отдохни, времени уйма!

В мешке он нашел папиросную бумагу; вывернул карманы, вытряхивая из всех швов табачную пыль, скрутил тоненькую сигаретку, выкурил с жадностью и наслаждением.

Потом вышел на перрон и только тут услышал неторопливый, степенный ход старых часов в зале ожидания, медленно отмерявших вечернее время.

Слабый крик вывел его из задумчивости. Или это ему показалось? Он вбежал и увидел: Ирена, учащенно дыша, смотрит в пространство расширенными глазами. Потом опустила веки, сжала виски пальцами. С колен ее упало сложенное письмо.

Брих встревоженно подбежал к ней — он не понимал, что с ней стряслось; схватил за плечи.

— Что с тобой? — Он взял ее лицо в ладони и увидел, как оно исказилось в бессильном ужасе. Она оттолкнула его, сжалась в комок. Показала на письмо, лежавшее на полу у ног: