— Вы рехнулись, Борис!..
— А вы струсили! — отрезал тот, испытывая чувство удовлетворения.
— Я мог бы взять вас за шиворот и вышвырнуть прямиком в коммунистическую каталажку, Борис, да не желаю руки марать. Хотите попасть в безопасное место с целыми ребрами, заткните глотку и слушайтесь. Если вы поднимете на него оружие, то следующую пулю я лично всажу в вашу бестолковую башку. Поймите, наконец, что без него нам не перейти границу! Не перейти! Никто из нас не знает этой местности, мы зависим от него! Впрочем, согласен, за ним надо следить… на всякий случай.
Это было разумное предложение, и мужчины договорились, что будут сменять друг друга. Дежурный займет место сзади Ханса — так, чтобы это не бросалось в глаза, и при малейшей опасности обезвредит его.
Борис взялся дежурить первым; остальные стали устраиваться на отдых.
— Не трудись понапрасну, — прошептал в лицо Борису Камил Тайхман. Он вскочил, встал перед братом, как взъерошенная наседка, защищающая своих цыплят, — в данном случае чемоданы, которые он согревал своим задом. — Отойди!
— Но-но-но, — насмешливо возразил Борис, — хочешь высидеть выводок летучих мышей из чемоданов? Надеюсь, ты тащишь в них свою коллекцию фарфора!
— А если и так? — пискнул Камил, не двигаясь с места.
Борис повернул мрачное лицо к любовнице брата:
— Геленка, нет нужды доказывать вам, что ваш друг — псих. Смотрите, не заденьте его чемоданы. Он кусается, как крыса. Чем крупнее вор…
Камил, морща свое птичье лицо, подыскивал слова, которыми можно было бы уязвить Бориса.
— Болтай себе на здоровье! Но я хочу сказать, что порядочному человеку очень неприятно находиться под одной крышей… — тут он сделал драматическую паузу, чтобы дальнейшее прозвучало, как удар хлыста, — …с убийцей!
Все изумленно подняли головы; но Камил еще не кончил:
— С человеком, который в состоянии ограбить собственных родителей и навлечь на них беду!.. Хочешь, чтобы я сказал все? Среди нас есть один человек… женщина, которую это могло бы сильно заинтересовать!..
— Молчи! — заорал Борис, чтобы заглушить голос брата. — Пустая болтовня, достойная такого гнусного вора… грабителя… Ты сам обобрал отца до последнего…
— Сочиняй больше, мерзавец! Ты бежал, как заяц, а если бы тебя поймали, так с живого содрали бы шкуру!
— Отец на твоей совести, не на моей! Ты сам их…
— Не произноси слова «отец»! Только благодаря мне он ничего не потерял…
Какая-то отвратительная тайна, сквозившая в недомолвках обоих Тайхманов, разливалась болотной черной грязью; все поспешили остановить братьев, словно сами боялись услышать то, что еще не высказано. Даже любовница Камила вмешалась, отталкивая их друг от друга:
— Прекратите, безумцы! Вы оба как неразумные мальчишки!
— Уж ты-то молчи! — крикнул ей Камил, задыхаясь от обиды. — Я-то знаю, что у тебя на уме, я не слепой, девочка!
Он снова ушел в себя, уселся на свои чемоданы, не обращая больше внимания на любовницу, которая проливала притворные слезы на плече Бориса.
За всем этим никто не заметил, как Калоус прямо со стулом пододвинулся к Хансу и что-то шепотом ему втолковывал. Ханс упрямо качал головой, отмахиваясь от назойливого толстяка:
— Es geht doch nicht…[34]
— Что это вы там шепчетесь, Калоус? — окликнул его Раж. — Хотите, чтоб вас одного перевели раньше других?
Меховщик испуганно повернул к Ондре смущенное лицо, забормотал что-то.
— Иуда! — прошипел Борис. — Предатель! Так бы и пристрелил…
— Хотел удрать, а нас оставить на бобах!..
— Привлек бы внимание пограничников, и нас схватили бы, видали такого?!
Калоус вяло отодвинулся вместе со стулом, нагнул жирную шею, на которую хлынул дождь упреков и брань. Подлый Калоус!
— Неужели не понимаете, что это невозможно! — встряхнул его Раж. — Да вы никогда не перейдете границу один с вашими чемоданами! Вы же ползете как таракан!
— Разве что оставите чемоданы здесь, — насмешливо добавил Брих, которого уже тошнило от всего происходящего; Калоус обернулся к нему, будто ужаленный.
— Так рассуждать можете только вы! — закричал он. — Потому что вы нищий! Вам легко бегать! А знаете ли вы, что в этом чемодане? Тут не только деньги! Тут двадцать лет непрестанного труда и забот! Двадцать лет бессонных ночей! А вы говорите, словно это пустяк: оставьте здесь… Да вся моя жизнь оказалась бы ненужной, если бы… Впрочем, вы никогда не поймете…
— Гуго — видишь? — вмешалась его жена. — Что я говорила? Нас сюда заманили, чтобы ограбить! Посмотрите на него! Что нам вообще о нем известно? Кто его знает? Господин Лазецкий! — с видом великомученицы взмолилась она, обращаясь к одуревшему адвокату. — Ради господа бога, наведите порядок, заступитесь за нас, вы видите, что делается… Вы же наш поверенный…
— Бросьте, — перебила ее Эва, — если вы считаете, что находитесь среди грабителей, вам не поможешь. Но, уверяю вас, мадам, выглядите вы смешно!
Борис разразился злорадным смехом:
— Один — ноль в вашу пользу!
— А вы… вы… — указательный палец Калоусовой обличительно протянулся к Эве, — кто вас знает как следует? Вы-то кто такая?
— Милостивая госпожа, — промолвил наконец адвокат, и на его приветливом лице появилась ободряющая улыбка. — Милостивая госпожа, успокойтесь! Я лично заверяю вас, что ваши опасения лишены оснований и производят некрасивое впечатление, хотя все мы, конечно, извиняем вас — ваши нервы перенапряжены в эти тяжкие минуты. Всех присутствующих, в том числе и доктора Бриха, я знаю хорошо и ручаюсь, что это порядочные, честные люди. Не смотрите на все так мрачно, сударыня! Если у кого-нибудь и вырывается порой резкое слово, то это вызвано исключительно условиями нашего здешнего пребывания. Не более. Завтра мы об этом забудем, а как только перешагнем границу и доберемся до наших подлинных друзей, — все будет в наилучшем порядке.
— Проповедуете, как поп, — насмешливо фыркнула Эва, усаживаясь на скамью у окна, рядом с Брихом. Упершись локтями в колени, взглянула на него.
— Противно! — прошептал Брих.
Эва откровенно удивилась:
— Даже когда я рядом с вами?
Он с горечью перебил ее, отведя взгляд в сторону:
— Мне сейчас не до светской беседы.
— А вы их не знали? О невинное дитя! Они — денежные мешки. Иметь много денег — это болезнь. И вы ведь покидаете страну не из-за них.
— Но с ними! Дорога — та же!
Эва стихла, почти покорная; он чувствовал тепло ее тела, и запах ее духов кружил ему голову.
Адвокат все еще разглагольствовал. Чувствуя себя вне привычных параграфов законов, он привлекал на помощь себе абстрактные бессмыслицы, попеременно ссылался на чувства, здравый смысл, приличное воспитание и богатство своих клиентов; расхаживая по хижине и непрестанно жестикулируя, он сулил им золотые горы, роскошные отели с видом на Альпы, размалевывал будущее, как лавочник, крикливыми красками; остальные тем временем готовились к ночлегу. Борис, не вынимая руки из кармана, занял место за спиной Ханса; маленький Карличек Калоус свернулся клубочком, как песик, и дышал учащенно, словно торопился поспеть к утру. Завязалась ссора из-за коек, но Ондра строго объявил, что на койках будут спать женщины. Эва отказалась. Калоусова трудилась над своим лицом, умащивая его на ночь. Маркуп, как деревянный, сидел на стуле, усердно листал книгу с золотым обрезом, и губы его шевелились. Брих заметил, что он незаметно перекрестился, потом вытянул свои ноги-бревна и спустя мгновение снова заснул здоровым крепким сном, слегка похрапывая и не выпуская из рук молитвенника.
Ханс нарушил думы Бриха: поднялся со стула, снял с жердочки просохший мешок, явно собираясь в дорогу. Все встревоженно следили за ним. Борис выпрямился, как хищник перед прыжком. Рука его чуть-чуть высунулась из кармана, но Раж остановил его жестом.
— Куда?.. — спросил он Ханса и стал перед ним, широко расставив ноги.
— Вниз… в деревню.
