— При твоем положении…

— Это ничего не значит, Себас. Есть еще много чего, с чем приходится считаться. Когда живешь не один, в доме привыкают к тому, что регулярно приносить жалованье, и не так-то легко могут представить себе, как это вдруг останутся без твоих денег. Отсюда и всякие другие осложнения, целый клубок.

— Ты знаешь, я не хочу совать нос в чужие дела, но по правде скажу тебе, как я думаю: наступает время, и каждый вправе жениться, невзирая ни на что. Я понимаю, конечно, что бывают и более высокие обязанности, ну там, болен кто-нибудь или еще что. Но если дело только за тем стало, что им не обойтись, — не так без тебя, как без твоего жалованья, — тут, я считаю, нечего на них смотреть — женись, и делу конец. Конечно, ты отнимешь у них деньги, на которые они всегда рассчитывают, но с этим ничего уж не поделаешь! Все имеют право на свою собственную жизнь. А кроме того, когда ты уйдешь, одним ртом будет меньше. Вот почему и говорю, что на твоем месте, — хоть и не знаю, что и как, — я собрал бы пожитки — и счастливо оставаться, всего наилучшего. Я так смотрю на это дело.

— Говорить легко. Но все не так-то просто, Себастьян. Со стороны никто не может судить о дрязгах и стычках в семье. Даже если бы захотел разобраться. Изо дня в день возникает множество разных мелочей и бесконечно выясняются отношения — шу-шу-шу да ти-ти-ти, — от этого никуда не денешься, особенно когда вместе живут пять человек или еще больше народу. Не думай, что все это просто.

— Да кто ж этого не знает, но все равно за свое надо бороться.

— Да нет, лучше уж потерпеть и выждать время.

Алисия зевнула, похлопала ладошкой по открытому рту. Посмотрела на руку. Потом сказала Себасу, покачивая головой:

— Не слушай ты его, Себастьян. Оставь. Тут дело не в рассуждениях, отчего да почему. Главное — что для самого человека важней. Мы всегда готовы найти себе оправдание, когда отбояриваемся от того, что трудно. Отсюда и все разговоры. И на все находится объяснение.

Себас стукнул Мигеля по руке:

— Съел блин? Бьют картечью, парень. Мелкой. Чувствительно. Вот и скажи после этого, что женщины нам во всем доверяют.

Мигель криво улыбнулся, запрокинул голову, поглядел на невесту и серьезно сказал:

— Вы оба болтаете о том, чего не понимаете. Нечего было затевать этот разговор. Я же тебе говорил.

— Ты сам его поддержал, Мигель. Мне ты не говори: я с самого начала предупредил, что не хочу совать нос в чужие дела. Тебя заело то, что сказала твоя невеста, а с меня взятки гладки.

— Ладно, хватит, смени тему, понял? Оставь меня в покое. Вы оба влезли куда не надо, и давайте на этом кончим.

— Ну и человек! — сказал Себас. — Теперь он говорит, что я влез куда не надо. Ну, не занудство ли? На мне вымещает. Не дотронься до него.

Мигель ничего не ответил. Вмешалась Паулина:

— А он прав. Уж тебе-то вовсе незачем было лезть и устраивать чужую жизнь. Своего за глаза хватает, гляди какой спаситель нашелся. Тебе ответили из чистой вежливости, а ты давай приставать — разве это дело?

— И ты туда же? Так нечестно — двое на одного. Ей-богу, не понимаю я этого.

— Что тут понимать? — сказал Мигель. — Яснее ясного, лучше не скажешь. Раз, Себастьян, так твоя невеста говорит, это что-нибудь да значит.

Алисия сказала:

— Знаешь, Мигель, тебе поверит только тот, кто тебя не знает.

— Я не с тобой говорю, Алисия. Ты и так сказала слишком много. Так что — показала номер… и за кулисы.

— Ну ладно, Мигель, — сказал Себас, — что я хочу спросить: мы ведь друзья? Если мы друзья, как я считаю, то, откровенно говоря, не понимаю, к чему все эти разговоры. Будто бы нельзя друг с другом поделиться своими заботами.

— Не понимаешь, да? — Мигель замолчал и глубоко вздохнул, потом приподнялся на локтях и посмотрел по сторонам — на реку и на мосты. — Я и сам не понимаю, Себас, если сказать тебе по правде. Перегрелись мы на солнце, вот в чем дело. И неохота слушать о том, что грызет. — Из-под руки поискал глазами солнце над деревьями. — Осложнений не хочет никто. И ты прав, и она права, и я, и кто-то еще тоже прав. А вместе с тем никто не прав, пойми это. Вот и неохота говорить. Так что не сердись на меня. Ты же знаешь, что я всегда… — И он широко улыбнулся.

Себас ответил:

— Да ты так наотмашь рубишь, что оторопь берет. Сразу становишься серьезным и ведешь себя странно. Мне-то что, сам знаешь. Тебе виднее. Учитывая, конечно, кроме того…

— Кончай, — прервал его Мигель, — надоело, и хватит об этом. Давай лучше закурим.

— Интересно, эти-то где болтаются, — сказала Паулина.

Себастьян направился к Сантосу, сидевшему под другим деревом, предложил ему закурить. Сантос и Кармен блаженствовали, лаская друг друга.

— Эй! — окликнул Себас. — Вы чем тут занимаетесь на виду у всей почтенной публики? Будешь курить?

— Это ты мне?

— Нет, чужому дяде.

— Спасибо, старик. Я сейчас не буду курить.

— Ладно, тогда пока. Наслаждайтесь на здоровье.

Себастьян вернулся на свое место. Алисия спросила:

— О чем ты там с ними говорил?

— Так, ни о чем, они там вовсю обнимаются.

— Оставь ты их в покое, пусть делают что хотят.

— Правильно рассуждаешь. Не беспокойся, они там как раз и делают что хотят.

— По-моему, все хорошо, — сказал Мигель. — Я в жизни не видел жениха и невесту, которые бы так тянулись друг к другу.

— Скажи еще, что именно сегодня денек располагает к этому, — заметила Паулина.

— Ну и что? — возразил Мигель. — Если время от времени не давать себе небольшой передышки, то из субботы попадешь прямо в понедельник и не заметишь даже, что живешь на свете.

— Только он, мне кажется, долго не протянет. В один прекрасный день его прихватит.

— Да нет, зимой его просвечивали и ничего не нашли, — сказал Себас. — Он здоров. Счастливо отделался. У него просто сложение такое, что он не поправляется.

— Совершенно не представляю себе, — произнесла Паулина, — что за жизнь они ведут и что думают делать дальше. Уже года два, как жених и невеста, и ни песеты не откладывают, скорей даже транжирят деньги.

— Это уж хуже всего, — заметила Алисия.

— Да, конечно, — согласился Себастьян. — Он с деньгами не считается: всегда готов и пойти с невестой в шикарный танцевальный зал, и купить ей безделушку, и с нами пошататься по барам.

— Подумаешь, если он считает, что может себе все это позволить, то правильно делает. Кто поставит ему такое в вину? — заявил Мигель.

— Брось. Мы все — кто получше, кто похуже — понимаем, что значат десять дуро в кошельке. И знаем, как руки чешутся их потратить. Но это, однако, не мешает нам думать и о завтрашнем дне, — сказал Себастьян.

— Ох уж этот завтрашний день… — повторил Мигель, снова ложась. — Слишком уж много ломаем мы голову над благословенным завтрашним днем. А сегодня? На сегодняшний день наплевать? А вдруг в тот день, когда ты захочешь зажить как следует, посреди улицы наскочит на тебя грузовик и раздавит? И окажется, что всю свою жизнь ты попусту загорал. Над хлебом трясся, как над святыми дарами. Такое тоже ни к чему. Так за каким чертом раздумывать об этом вонючем будущем и жить для него? Через сто лет от всех нас останутся одни косточки. Вот что такое жизнь на самом деле. Это ясно как божий день.

Себастьян задумчиво посмотрел на него и сказал:

— Видишь, какая штука, Мигель, я с тобой не согласен. Все как раз в том и состоит, чтобы рискнуть, отважиться на какой-то поступок, не имея представления, что из всего этого выйдет. Тут опасности, конечно, больше, я согласен. Но иначе жить и смысла-то нет, это всякому понятно.

— Значит, ты так думаешь. По-твоему, жить, как живется, без оглядки, спокойно и безопасно? Риска нет? Вот для этого-то и нужно мужество, а не для того, о чем ты говорить.

С песней прошла какая-то компания. Себастьян не знал, что ответить.

— Знаешь что, — сказал он наконец, — если хочешь, риск в жизни есть всегда, с какой стороны на нее ни посмотри.