— У твоего отца — широкая душа. Тут все его любят. Так что если друг из того же теста, то все ясно, — сказал Чамарис.

Хустина стояла, опершись локтями о стойку, и качала ногой. Высокий мясник подошел к ней и сказал, склонив голову набок:

— Ну как, дочка, сегодня ты окажешь нам честь?

Хустина подняла голову:

— О чем это вы?

— О том, моя девочка, как ты сегодня? — ответил мясник, указывая большим пальцем и кивая головой в сторону сада.

Хустина воскликнула, смеясь:

— Да ну вас, вы все свое! Без меня не можете обойтись, что ли?

— Нет, милая, ты у нас самая главная. Кто придает игре смак и азарт? «Лягушка» без тебя — что жаркое без мяса. А кроме того — кто будет моим соперником, если не ты?

— Э-э, нечего заранее сговариваться, — запротестовал Чамарис.

— Предупреждаю, мой жених в пять часов придет за мной.

— Тогда пошли скорей, не то будет поздно. Чем раньше, тем лучше. Партии две успеем сыграть.

Чамарис сказал:

— Давай, Хустина: мы с тобой против мясного цеха. Мы их расколошматим, вот увидишь.

Хустина на мгновение заколебалась:

— Дело в том, что… — И решительно закончила: — Пошли.

«Здесь больше делать нечего. Двинем дальше». Мороженщик закинул за плечи пробковое ведерко и ушел к волнолому. На реке раздался всплеск — бросили в воду собаку. Потом какие-то люди, целая семья, подняли крик, оттого что собака стала отряхиваться возле них. Все обернулись в ту сторону посмотреть, что там такое. «Не дают вздремнуть после обеда», — бурчал Даниэль. Солнце стояло теперь над правым берегом Харамы. Вдали, над цементным заводом в Викальваро, поднимался дым и узким жгутом тянулся к Мадриду.

В тишине слышно было, как у кого-то заурчало в животе, и кто-то заметил:

— Чьи-то кишки песни запели…

— Мои, — смеясь, признался Себастьян. — Это сардинки поют «Отче наш».

Алисия, приподнявшись на локтях, смотрела в лицо лежавшему на спине Мигелю. Мели глядела на них сквозь темные очки. Мигель, ласкаясь, дул невесте в шею. Мели наблюдала за ними.

— Послушай, Али, хочешь, я тебя причешу? — вдруг спросила она.

— Что? Нет, спасибо, Мели. Сейчас не надо. Потом, попозже, ладно?

— Лучше бы теперь. Пока волосы не совсем высохли. Не то такой копной и останутся, потом не расчешешь…

— Какое там не высохли! Часа два уже как они сухие-пресухие!

— Ну что ж, как хочешь…

Мели отвернулась от них. Подобрала прутик и принялась чертить в пыли: писала какие-то буквы, которые тут же стирала, потом черточки и крестики. Наконец сломала прутик и обернулась к Фернандо. Глаз его она видеть не могла — он прикрыл их от солнца согнутой в локте рукой.

— Ну вот! И этот заснул.

Из громкоговорителей, установленных возле закусочных у плотины, плыл голос диктора.

Мели снова посмотрела на Алисию и Мигеля.

— Хорошо ты отделал рубашку!

— Кто? Я?

— Ну да, кто же еще. Ты ее всю извозил в пыли. Валяетесь где попало!..

— Неважно, — ответил Мигель, пожав плечами. — Все равно я собирался, как вернусь домой, бросить ее в стирку.

Мели ничего не ответила. Легла навзничь, подложив руки под голову.

— Фу, какая пакостная жара!.. — вздохнула она.

Здесь, в тени под деревьями, слепило глаза нестерпимое сияние противоположного берега, залитого солнцем; свет тяжкой глыбой придавил открытое поле, стерев фигурки овец на белесой равнине.

Лусита сказала:

— Ой, как у меня спина сгорела! Не могу даже лечь.

Она оторвалась от земли, села:

— Кто бы мне втер в спину немного крема? — спросила она и посмотрела на Тито.

Тито, лежавший рядом с ней, поднял глаза.

— Тито, может, ты будешь так любезен и окажешь мне эту услугу?

— Ну конечно, я тебя натру.

— Спасибо. Ты не можешь себе представить, как жжет.

Мели, склонив голову набок, снова наблюдала, как милуются Алисия и Мигель.

— Слушай, хочешь слабую сигаретку? Угощаю, — обратилась она к Мигелю.

— Что-что? Ах, сигаретку, да-да, конечно.

— Сейчас достану.

Лусита сказала:

— Передай мне сумку, пожалуйста, там у меня крем, — и протянула руку.

— Я сам найду, — сказал Тито.

— Нет, не суй нос куда не надо, — потянула она его за руку. — Дай сумку сюда.

Тито отвел руку с сумкой так, чтобы она не могла достать.

— А я любопытный. У тебя там секреты, Луси?

— Там мои вещи. Не люблю, когда в них роются. А еще говорите, что это мы любопытные. Ну, дай сюда.

Тито отдал сумочку.

— Ладно, детка, забирай. Береги свои секреты.

— Да нет там никаких секретов. Успокойся, там ничего интересного. Ты бы разочаровался. Хочешь, я покажу все, что там есть? Я — неинтересная особа, и тут ничего не поделаешь.

Она шарила рукой в сумочке, отыскивая крем.

— Тогда почему же ты не хотела, чтобы я сам посмотрел?

— Просто я люблю показывать из своих рук, только поэтому. И не терплю, когда моими вещами распоряжается кто-то другой. Держи крем. — И она легла ничком. — Погуще мажь плечи, — попросила она.

Выше по течению кто-то кричал, под сводами моста откликалось гулкое эхо. Паулина обернулась. Наверху, в начале моста, переливался в лучах солнца сине-желтый диск — железнодорожный знак. Себас лежал, положив голову на колени Паулине. Он протянул руку и дотронулся до ссадины у Сантоса на щиколотке.

— Что это у тебя за рана?

Тот отдернул ногу.

— Не трогай, больно. Подбили на матче.

— Когда?

— В прошлое воскресенье на стадионе «Элипа».

— Вот оно что! И чем кончилась игра?

— Кончилась потасовкой в середине первого тайма.

Себастьян рассмеялся:

— И это след?

— Сам видишь, обычное дело. Они оказались скотами. Но мы им всыпали, в рукопашной мы были рангом выше. — И он двинул кулаком.

— Этим всегда кончается, если соперник невесть кто. Надо, чтоб обо стороны уважали друг друга.

— В таких случаях уважают только грубую силу.

— И то, пожалуй, не всегда. Бывает, так сами и нарываются. Значит, вы разделали под орех этих молодчиков?

— Ясное дело. А потом мы сами разделились на две команды, добавили желающих из зрителей и сыграли товарищеский матч. А те улепетнули.

Сантос закрывал глаза от слепящего света тыльной стороной ладони. Паулина чесала спину Себасу и вдруг спросила:

— Слушай, Сантос, на вашей фабрике девушки тоже работают? Так ведь?

— Только на упаковке. В другом отделе. Мы их даже не видим.

— И незачем вам их видеть, — сказала Кармен.

— Конечно, радость моя, — засмеялся Сантос и потянулся рукой к ее подбородку. — Ты мой пупсик.

— Ладно, не подлизывайся.

— Ты что, ревнуешь этого субчика? — спросила Паулина.

Кармен пожала плечами:

— Не больше чем другие.

— Ого-го, не больше чем другие! Господи, спаси и помилуй! — вскричал Сантос. — Это же Хуана Безумная!^[16]

В соседней компании говорили о родах и выкидышах, о том, который из двух новорожденных краше. Разговаривали женщины. Мужчина, сидевший с ними, молчал, только посматривал на них и пыхтел сигаретой. Это был все тот же Будда, но уже одетый. Даниэль спал. Овцы на противоположном берегу шарахнулись: какие-то голые фигуры выскочили из-за кустов. Камни глухо ударялись о землю, словно падали на ватное одеяло. Послышался лай собак и свист пастуха. Лусита вздрогнула:

— Ой нет, Тито, тут щекотно.

Пахло душистым кремом. Мороженщик возвращался, его кто-то окликнул.

— Ничего не осталось, — ответил он.

Даниэль поднял голову и поглядел на мороженщика.

— Ну и урод!.. — сказал он и снова ткнулся головой в согнутые руки.

— Что он тебе плохого сделал? — спросила Луси.

Мели разглядывала на плече светлую полоску от лямки купальника. Фернандо открыл глаза и показал на просвет между вершинами деревьев:

— Глядите, какие птицы!

Птицы летали высоко, кружили, паря с распростертыми крыльями, — четкие силуэты в небе над рощей. Они пронзительно кричали.