Мужчина в белых туфлях провел рукой по лицу. Помолчал. Потом сказал:

— Так что и жениться никакого желания нет. Года два назад я чуть было не попался. Вовремя дал отбой. Думаю, только выиграл, и она ничего не потеряла, и те, другие, которые могли бы появиться. Верно?

Петра отвела рукой свисавшие побеги жимолости и винограда.

— Шикарно! — сказал Оканья, усаживаясь.

Хусти поливала землю, черпая воду из бадьи. Слева от столика, за который сели гости, находился курятник с небольшим загоном, отгороженным металлической сеткой. Очень толстый кролик смотрел на пришедших, навострив уши. Трое младших членов семейства так и прилипли к шестиугольным ячейкам сетки — разглядывали кролика.

— Какой беленький, — сказала девочка.

Кролик подскакал еще чуточку поближе и стал принюхиваться, дергая носом. Хуанито заметил:

— А на кур он никакого внимания не обращает.

— Еще бы! Он же их не понимает. Ты только подумай — ведь это не птица!

— Смотрите, как он шевелит носиком!

— Подумаешь! — сказал старший. — На нашей улице живет мальчишка, который может точно так.

— А какие у него глаза красные! — воскликнула девочка в полном восторге.

Амадео, старший, немного отступил.

— Не прижимайтесь вы так, сетка повалится, — строго сказал он.

Сзади них послышался голос. Обернулся один Амадео.

— Пошли, мама зовет.

Кролик испугался, когда задвигался Амадео. Хуанито сказал:

— Он спрячется вон туда.

Мать снова их позвала. Кролик встал у входа в свой домик. Амадео настаивал:

— Пошли!

— Подожди. Посмотрим, что он теперь будет делать.

Хустина остановилась у них за спиной; они даже не слышали, как она подошла.

— Вас мама зовет.

Все трое испуганно обернулись на голос. Хустина улыбнулась:

— Что? Вам понравилась наша крольчиха? Правда, красивая? А знаете, как ее зовут?

— Разве у нее есть имя?

— Конечно, есть. Ее зовут Хильда.

Девочка состроила обиженную гримаску:

— Хильда? Мне не нравится. Совсем некрасивое имя.

Хустина расхохоталась.

— Послушайте, Маурисио, вы, наверно, знаете, что это за усадьба возле шоссе, по левую руку, как едешь к вам? Там чудесный сад. Знаете? — расспрашивала Петра.

— Я знаю, о чем вы говорите. Это усадьба, которую построил Кочерито из Бильбао, знаменитый тореро, слыхали о нем, должно быть.

— Но он уже умер, — сказал Фелипе.

— Конечно, причем давным-давно. Когда он купил этот участок, здесь еще ничего не было. Даже возле реки.

Петра пояснила:

— Сегодня утром мы обратили на эту усадьбу внимание, правда, Фелипе? Аллея до самой виллы, и какие деревья! Там должно быть просто чудесно, если судить по тому, что видно сквозь ограду.

— Да, там красиво, очень красиво. Теперь все принадлежит другим людям.

— А какая большая! Такая усадьба должна стоить кругленькую сумму, — сказал Оканья. — Раньше умели жить, а теперь строят черт-те что за домики.

Маурисио стоял возле их стола. В окно была видна Фаустина, возившаяся у плиты.

— Ну что это за дети?! Амадео! Сейчас же сюда! — крикнула Петра.

— В Бонанове, под Барселоной, — вступила в разговор невестка Оканьи, — есть очень хорошенькие виллы, построенные с большим вкусом, правда? Роскошные сады с фонтанами, выложенными изразцами, — не один миллион стоят. Они принадлежат людям, у которых есть… — И она пощелкала пальцами, словно пересчитывая банкноты.

— Ну да, — согласился Маурисио, — там много богачей.

Петра снова позвала:

— Дети! Петрита! Сейчас же идите сюда! — Она понизила голос: — Ох эти дети! Уже почти четыре часа!

Дети подошли.

— Давайте, садитесь за стол! Не слышали, что ли, как я вас звала? Надо же, заставлять старших ждать вас!

Фелиса, сидевшая рядом с матерью, глядела на младших с таким же укором, как мать. Хустина вступилась за детей:

— Они смотрели на крольчиху. Не ругайте их. В Мадриде такое не увидишь.

— Она беленькая, — оживилась Петрита, — а глаза у нее красные, понимаешь, мама?

— Помолчи, ешь, — ответила мать.

Ели жадно, с аппетитом. Дети тянули руки, хватали то одно, то другое и получали шлепки от матери.

— Просить надо! Языка, что ли, нет? Что за кавардак?!

Фелипе Оканья сказал:

— После дона Хуана Бельмонте другого такого тореро не было. Манолете — не то. Куда там!

— Да, вот это был тореро, — подтвердил Маурисио. — Казалось, будто он только голову и поворачивает: и когда выполнял веронику^[15], и когда убивал быка, и когда принимал овации. Я даже думаю, что он быков укладывал на месте не шпагой, а движением головы.

— А как он умел дразнить быка плащом, — не спеша, аккуратно, не суетясь, будто просто работает, ну, как плотник за верстаком, парикмахер у своего кресла или там часовых дел мастер.

В разговор вступил брат Оканьи:

— Мне посчастливилось увидеть его в Касересе, на фестивале, лет восемь назад. Не забыть, как он работал пикой и потом прикончил быка шпагой, а какой под ним был конь! Чудо!

— Маурисио, — обратилась Петра к хозяину, — может, что-нибудь хотите? Попробуйте сладости.

— Спасибо, сеньора. Мы еще не обедали.

— Правду говорите?

— Я не ломаюсь. Потом — с удовольствием. — Он повернулся к Оканье: — А кто сегодня выступает на корриде в Лас-Вентасе? Ты не знаешь?

— Рафаэль Ортега, один, а быков шесть. Коррида в пользу кассы взаимопомощи.

— Ему тоже храбрости не занимать. Нынче мало кто так работает, да еще бесплатно, на такой-то корриде.

— Ортега — старой школы. Умеет провести быка мулетой так, что сразу представляешь себе тяжесть и силу этой горы. Простота и естественность Ортеги мне по душе больше, чем кривлянье других, которые получают вдвое больше.

Маурисио стоял, слегка наклонившись над столом и опираясь руками на спинки стульев, на которых сидели Петрита и Амадео.

— Этого тореро я не знаю, — сказал он. — Только читал о нем в газетах. Я уж, по крайней мере, года четыре на корриде не был.

Из кухни его позвала Фаустина. Послышался стук — и в сад вылетел кот. И снова голос из кухни:

— Брысь! Еще не хватало тебя здесь!

Кот улегся в углу сада, на куче сухих листьев.

— Что тебе? — громко спросил Маурисио.

— Идите обедать.

Хустина была в курятнике и вышла оттуда с яйцом в руке. Подходя к дому, отец спросил ее:

— Это от которой?

— От рябой. Сегодня четвертый день, как она не неслась.

Невестка Оканьи сказала мужу:

— Не налегай на тушеные овощи, Серхио, тебе же нельзя, потом плохо будет.

— Дай ты ему поесть, да и сама ешь, — вмешалась Петра. — За весь-то день. Нельзя же вечно думать о болезни.

— Слушай, если он не поостережется, ему ведь хуже будет.

Фелисита смотрела попеременно то на тетку, то на мать, словно силясь понять, кто же из них прав. Хуанито манил кота, сложив пальцы щепотью: «Кис-с, кис-с!»

— Дай ему вот это, — предложила Петрита и протянула кусочек мяса.

Но кот не тронулся с места. Оканья сказал жене:

— Надо, по крайней мере, попросить у Маурисио по стакану вина и по чашечке кофе. Чтоб ему был хоть какой-то доход, раз уж мы пришли сюда есть.

— Как знаешь. Он так любезен, что скорей всего денег не возьмет.

— Почему не возьмет? С чего это?!

— Ну, ты оказывал ему столько услуг!..

— И он мне немало их оказал, еще чего не хватало! Если будет отказываться, уж как-нибудь запихаю ему. Мне и так стыдно, что мы даже вино с собой привезли, а не берем у него.

— Так ты же ничего не сказал… — оправдывалась жена. — А теперь мне такое заявляешь.

Белый кролик подошел к решетке и встал на задние лапки, опершись передними о сетку и показывая брюшко.

— Глядите, глядите, как он стоит! — крикнул Хуанито.

Все обернулись.

— Какой хорошенький! — сказала девочка. — Какой хорошенький!

— В кастрюле они еще лучше, — засмеялся брат Оканьи.