Фредегонда не имела более причин бояться, чтобы сын Гильперика, рожденный от другой жены, наследовал королевство; ее безопасность в этом отношении была совершенная, но злоба ее не истощилась. Мать Клодовига, супруга, отторгнутая ею, Авдовера, жила еще в монастыре города Манса; эта женщина имела право требовать у нее отчета в собственном ее бедствии и в смерти двух сыновей, одного, загнанного ею, как дикого зверя и доведенного до самоубийства[731], другого зарезанного. Сочла ли Фредегонда возможным, чтобы Авдовера, в тиши монастыря, таила мщение и нашла средства его исполнить, или ненависть ее не имела другого побуждения, кроме зла, которое она сама причинила, только вражда эта достигла высшей степени; новое преступление вскоре последовало за убийством Клодовига.
Слуги королевы, снабженные ее приказаниями, отправились к Манс и по прибытии велели отворить себе врата обители, куда, более пятнадцати лет тому назад, удалилась Авдовера и где она вырастила при себе дочь свою, Гильдесвинду, прозывавшуюся Базиной[732]. Обеих их касалось ужасное поручение, данное Фредегондой; мать была умерщвлена, а дочь, вещь невероятная, если бы не подтверждал того современник, собственная дочь Гильперика, была изнасилована и подверглась такому позору при его жизни[733]. Поместья, которые Авдовера некогда получила как-бы во утешение за развод, и все остальное имущества ее, Клодовига и сестры его, все досталось Фредегонде[734]. А бедная девушка, оставшаяся в живых, обесчещенная, бессемейная, хотя имела отца и отец этот был королем, затворилась в монастыре в Пуатье и вверилась материнским попечениям основательницы этой обители, кроткой и благородной Радегонды[735].
Женщина, показавшая, под истязаниями пытки, на самого себя и на Клодовига, обречена была судом на сожжение живой. Идя на казнь, она отреклась от своих признаний и громко кричала, что все сказанное ею ложно; но Гильперик, тот, кого слова эти должны были привести в содрогание, не выходил из своего странного оцепенения, и слова обвиненной бесследно заглохли в пламени костра[736]. Других казней не было в шелльском дворце; слуги и друзья Клодовига, наученные примером того, что три года назад постигло товарищей его брата, вовремя разбежались в разные стороны и старались удалиться из королевства[737].
Повеления, разосланные к пограничным графам, предписывали им заградить путь беглецам; но только один, казначей Клодовига, был схвачен в то время, когда перебирался в буржскую землю, принадлежавшую к королевству Гонтрана. Когда его возвращали через город Тур, то епископ Григорий, повествователь этих печальных событий, увидев его идущего с связанными руками, узнал от стражей, что его вели к королеве и какая участь его ожидала[738]. Григорий, сострадая несчастному, передал проводникам его письмо, которым просил даровать ему жизнь. Эта просьба человека, которого Фредегонда нехотя уважала, привела ее в спасительное изумление, и она удержалась, как-будто тайный голос шептал ей: «довольно». Горячка жестокости ее прекратилась; она показала милосердие льва, презрение к бесполезному убийству, и не только избавила пленника от пытки и казни, но даже предоставила ему свободу идти, куда угодно[739].
Через пять лет, Гильперик был зарезан, оставив наследником своего королевства четырехмесячного сына. Фредегонда, сознавая свое бессилие против восстания своих врагов, поручила этого младенца и самое-себя покровительству короля Гонтрана, прибывшего к ней в Париж. Во время этой поездки, которая должна была доставить ему влияние на дела Нейстрии, Гонтрана волновали противоположные чувствования: радость, что он в состоянии отплатить за все зло, причиненное ему Гильпериком, и горесть, которую он, как добрый брат, ощущал по его кончине; недоверчивость в обманчивой дружбе Фредегонды и необходимость оказать ей услугу, дабы утвердить за собой опеку над ее сыном и регентство над королевством[740]. С одной стороны, честолюбие удерживало его в Париже; с другой — неопределенный страх побуждал сократить по возможности пребывание в этом городе, казавшееся ему опасным; он играл роль покровителя и защитника Фредегонды и остерегался ее[741]. Мнительность его приводила ему на память насильственный конец его брата и племянников, Меровига и Клодовига; особенно эти последние, погибшие в цвете лет и не причинившие ему никакого зла, были предметом его помыслов, смешанных с опасением за самого себя и сетованиями о родственниках. Он беспрестанно говорил о них, и жалел, что не может по-крайней-мере похоронить их прилично, не зная места, куда тела их заброшены[742]. Мысли эти побудили его собрать на этот счет справки, и вскоре слух о благочестивых его разысканиях разнесся по окрестностям Парижа. Один поселянин, прослышав о том, пришел в королевское жилище, испрашивая дозволения говорить с королем и, быв к нему допущен, сказал: «Если мне от того не будет после худо, то я укажу место, где лежит труп Клодовига[743]».
Обрадованный этими словами, король Гонтран поклялся крестьянину, что не сделает ему никакого вреда, но напротив, если он докажет объявленное, то будет награжден дарами[744]. Тогда человек этот продолжал: «О! король, я говорю правду, дело само докажет это. Когда Клодовиг был убит и погребен под кровлей часовни, кто королева, опасаясь, чтоб он со временем не был открыт и похоронен с честью, приказала бросить его в Марну. Я нашел его в неводе, который расставил, как надлежит по ремеслу моему, потому-что я рыболов. Сначала не знал я, кто бы это был, но потом по длинным волосам догадался, что это Клодовиг. Я взвалил его на плечи и отнес на берег, где похоронил и сделал над ним дерновую могилу. Прах его в целости; делай теперь, что хочешь[745]».
Гонтран, под видом отправления на охоту, велел рыбаку проводить себя туда, где он воздвиг дерновый холм[746]. Разрыв землю, нашли труп Клодовига, лежавший на спине и почти неповрежденный; часть волос, бывших под низом, отделись от головы, но остальные, с длинными висящими косами, на ней уцелели[747]. По этому признаку, рассеявшему все сомнения, король Гонтран узнал сына своего брата, одного из тех, чьи остатки он так желал отыскать. Он приказал великолепно похоронить молодого принца и, сам предводя погребальным шествием, велел перенести тело в базилику св. Винцента, что ныне Сен-Жермень-де-Прё[748]. Несколько недель спустя, тело Меровинга, отысканное близ Теруанна, было перенесено в Париж и погребено в той же церкви, где также почивал и король Гильперик[749].
Храм этот был общим местом погребения для всех Меровингов, преимущественно тех, которые, погибнув насильственной смертью, не могли сами избрать себе могилы. Каменный помост его еще существует, и в стенах здания, несколько раз перестроенного, покоится еще прах сынов покорителей Галлии. Если рассказы эти имеют какую либо цену, то усугубят уважение нашего времени к древнему королевскому аббатству, ныне простой приходской церкви Парижа, и к мыслям на которые наводит это место, более тринадцати веков посвященное молитве, прибавят может-быть, новое ощущение.
