На мсье Вери отец Поль произвел весьма сильное впечатление. На Жизель-из-финансового-отдела тоже. Отец Поль хотя бы изредка к ней обращался! В отличие от Патрика, который с начала ужина переговаривался с кем-то через ее голову, и Мажикюса.
«Из этих дурнушек выходят превосходные сектантки? — думал отец Поль, расточая изысканные речи и точные цифры. — Роже не придет, теперь это ясно. Если бы только он не избегал меня! Если бы хоть раз приехал в Сен-Нон, увидел, каких результатов мы добились, ведь моих объяснений он слышать не желает!»
Мадам Вери вежливо сдерживала зевоту, прикрывая рот ручкой, усеянной кольцами, и тем самым выставляя напоказ массивный браслет работы Бушерона. Эта дама во всем соответствовала образу, который может себе представить читатель плохого левацкого фельетона: ни красивая, ни уродливая, роскошно одетая, она сделала две операции по подтягиванию кожи лица, поддерживала приличную фигуру с помощью великого множества массажей и различных диет, она была лишена морали и набита предрассудками, рутинерка, в меру скупа, — муж изменял ей направо и налево, но она больше притворялась, что ее это огорчает, чем огорчалась на самом деле, — холодная и вместе с тем вовсе не злая женщина. Это доказывалось тем, что через оставшееся незанятым место доктора она изредка обращалась с вопросами к комиссару Линаресу, которому Жан-Лу весь ужин упрямо показывал лишь свою спину.
— Что, комиссар, вы думаете о проблеме молодежи?
Она терпеливо ждала, пока тот ответит своим глухим, едва слышным голосом, и извлекала из своего арсенала другой вопрос.
— Принесут ли, комиссар, результаты репрессии против насилия? Надо ли увеличивать контингент полицейских или, напротив, рассматривать насилие как проблему социальную?
«Прямо телепередача какая-то», — подумал Жан-Лу, с одной стороны слыша этот невыносимый разговор, а с другой — Дейва, который напивался, единолично завладев вниманием прелестной Беатрисы; сильный и теплый голос гуру, снимавшего у дяди Жана-Лу замок, заглушал всех.
Вери буквально впитывал слова отца Поля. Он не проявлял никакого философского интереса к его «группе», он добивался только успеха Дикки, и ему нравилось, что успех этот будет расцвечен рассуждениями «высокого морального свойства». Это было бы шикарно. Впрочем, как с уверенностью, не лишенной лукавства (ей нравилось «вертеть» господином Вери и удавалось это), блондинка Кристина обратила его внимание, «даже битлз интересовались индийской философией, а в зрелищном плане „Дети счастья“ выглядят вовсе не дурно. Они живут на сцене — это бесспорно. Они не Америка Билли Грэхэма, коктейль из шоу-бизнеса и религии у нас не получил рекламы, но уже кое-что»…
— Мы, наверное, попробуем, — согласился мсье Вери. — Признаюсь, мне все это очень нравится… И, понимаете, мы можем считать, что предугадали… наш девиз «Архангел песни»… В этом есть риск, несомненно… Но, действуя осторожно, постепенно, Дикки, может быть, придется петь по-английски… чтобы никого не оттолкнуть…
— Дворцовая кухня, — возразил Дейв. — Мало пряностей, и никакого острого вкуса. Чтобы никого не оттолкнуть. Одним словом, манная каша.
Все единодушно запротестовали. Мадам Вери обозвала Дейва злючкой. Жан-Лу намекнул, что если и получается каша, то чаще всего по вине исполнителей, которые не дают себе труда даже прочесть партитуры. Бас отца Поля и голосок Мажикюса звучали в унисон, требуя хоть капли терпимости. Забыв о личных склоках, Кристина и мсье Вери выступали единым фронтом фирмы «Матадор», в резких выражениях утверждая, что наплевательство — это болезнь шоу-бизнеса, к чему Кристина добавила, что в музыке Дейв, сам того не ведая, является реакционером.
— Ладно, ладно, сдаюсь. Я пью за ваш новый имидж, за ритмизованный и выдержанный в пастельных тонах христианский буддизм…
И когда он с насмешкой поднял свой бокал, Алекс заметил на его запястье золотую цепочку, которая показалась ему знакомой.
— Что это у тебя?
Дейв опустил глаза и посмотрел на свою руку, будто впервые увидел ее.
— Ах это? Цепочка, как видишь.
— Дай-ка ее на секунду.
— Зачем? Разве скромный музыкант не имеет права носить цепочку?
— Я сказал, дай ее сюда.
Дейв едва уловимо помедлил, потом, пожав плечами, снял цепочку и протянул ее Алексу. Тот, даже не взглянув на нее, передал Дикки.
— Что тут написано? Прочти мне, что тут написано!
Поскольку Дикки находился в каком-то оцепенении, мсье Вери взял у него из рук толстую и тяжелую цепочку и прочитал на тыльной стороне застежки: «Нашему Дикки — его фанаты из Тарн-э-Гаронн».
— Дейв по ошибке взял чужую цепочку? — с невинным видом спросил мсье Вери Кристину.
— Эту цепочку Дикки потерял две недели назад. Мы искали ее повсюду, — угрожающе сказал Алекс.
Наступила весьма тягостная тишина.
На этот раз Клод не пил, чтобы вновь не оказаться в тумане, в огромной сонной стране, где царствует невесомость. Он очнулся: в общем, он со всем смирился. Вспомнил о книге. Внезапно к нему словно вернулся его добрый характер. Люди добры, когда им не на что надеяться: он в этом убедился. И сегодня вечером Клод пил потому, что в последний раз находился с людьми, которые приняли его в свою среду. Маленькая — нет, она уже не «маленькая» — Полина права: он оказался мерзавцем, осуждая их, и ограниченным человеком. Дикки-Король, Бетховен… Та книга. Все — дураки, все — рогоносцы. Все — братья.
Он выпил еще бокал и встал, чтобы произнести тост; это привлекло внимание сидящих за соседними столами и даже стола почетных гостей, за которым что-то стряслось.
Полина казалась взволнованной. Он успокаивающе кивнул ей и решил следить за собой, чтобы не говорить слишком громко.
— Я пью за ваше здоровье… за всех вас. Пришла пора, и я должен попрощаться с вами, друзья, потому что сегодня вечером уезжаю… Возвращаюсь к своей работе, в свою страну, в свой город… Возвращаюсь домой, да. Здесь я не был дома. (Не бойся, Полина.) Но мне не хотелось уезжать, не поблагодарив вас. Я был не совсем в порядке, когда приехал! (Вокруг него послышался понимающий гул.) Я и сейчас не совсем в порядке, но хочу поблагодарить вас за то, что вы притворялись, будто не замечаете этого…
Тут Морис с самыми благими намерениями на свете вложил ему в руку бокал, и Клод залпом осушил его, даже не заметив, что это коньяк. Фу ты, черт! В конце концов, он пил в последний раз, находился здесь в последний раз, и вдруг, хотя ему всегда казалось, что он замечает их мельком, на бегу, за выпивкой или в антрактах, и вдруг до него действительно дошло, что он покидает друзей: Мориса — он немного попрошайка, но такой славный малый, супругов Герен, выглядевших словно испуганные мышки и вечно готовых накормить первого встречного, верзилу Дирка, толстуху Анну-Мари, Жоржа с его никелированным креслом-каталкой… И вот уже из-за других столов встают члены группы «Север», которые пробираются к нему, расчищая проход между стульями, к нему бросаются официанты, уже разносящие мороженое, Эльза, которая сидела за шумным столом Жанно и Боба, надменная и величественная (он называл ее сестрой короля), Эльза в бедном вязаном платьишке и красной шали, за ней Ванхоф, скромный и скрытный, но все же влюбленный в нее, и даже близняшки, такие страшненькие и трогательные, со своими беличьими подбородочками и белобрысыми волосиками. («Но разве вас приглашали?» — «Да нет, мы стояли во дворе, добрались сюда автостопом, Алекс велел впустить нас на кофе… Ждали у служебного входа».) И все они были ему знакомы, и все хотя бы однажды сказали ему какое-нибудь ласковое слово, терпели его насмешки, его пьянство, его перепады настроения… И он заметил, что Полина смотрит на него как на эквилибриста, все еще слегка волнуясь, — ведь он все-таки должен сознавать, что делает, — и почувствовал, как Жорж передал ему бокал, и Клод снова выпил, так как ему хотелось напиться уже не для того, чтобы ничего не видеть, а лучше все запомнить, и ему изо всех сил захотелось отдать им частицу своей души, потому что он был виноват перед всеми ними, особенно перед Полиной, в том, что равнодушно, словно соглядатай, взирал на них беспощадными глазами, взгромоздившись на свое горе как на пьедестал, и кое-кто из них, наверное, ощущал это, Полина, во всяком случае, переживала за всех. Тогда он рассказал им о книге. О женщине, которую увидел в окне, она читала с такой увлеченностью, что Клод, не зная, какую книгу держит она в руках — Библию или детективный роман, подумал, что ищет она в этой книге: способ убить свободный час, или от этого чтения зависит вся ее судьба.
