Затуманенные и вместе с тем ясные.

Что в них?

Мольба? Приказ? Решимость? Страх?

Либби подхватила свои юбки, свой необъятный кринолин и буквально бегом ринулась в спальню Готлиба. А он, Йохан, последовал за ней.

Она тихонько открыла дверь и на пороге снова обернулась к нему.

И на этот раз выражение ее лица – застывшего, с заострившимися чертами – напугало его и…

Нет, он не окликнул ее – Либби, что мы делаем? Зачем?

Он вошел в спальню к своему больному кузену вслед за женой.

В спальне пахло потом, воздух, казалось, сгустился, потому что окна долгое время не открывали. Готлиб лежал на боку, половина его лица тонула в пышной подушке. Одеяло он сбил к ногам, и оно шелковым фестоном свисало с высокой кровати.

Глаза Готлиба были закрыты, и он по-прежнему бредил – губы шевелились, но горло не издавало никаких звуков, кроме слабого сипения.

Однако Йохан Кхевенхюллер по-прежнему слышал «Лесного царя», а может, это звенело, гудело как колокол в его ушах?

Mein Vater, mein Vater, und hörest du nicht…

Лесной царь со мной говорит…

О нет, мой младенец, ослышался ты,

То ветер…

Я ему не отец, – подумал Йохан, – а он мне не сын. Мой сын – Франц, и это он – младенец, а Готлиб, он…

Ослышался ты… То ветер, проснувшись, колыхнул листы…

– Переверни его на живот, – тихо, властно приказала Либби.

Йохан глянул на жену.

– На живот. Быстро. И голову прижми покрепче. – Она схватила юношу за ноги. – Ну?

Йохан точно во сне повиновался жене. Вдвоем они в мгновение ока перевернули Готлиба на живот. Лицо его полностью утонуло в подушке. Он никак не реагировал – беспамятство лихорадки завладело им целиком.

– Голову прижми, – приказала Либби, всем своим весом налегая на ноги Готлиба.

– Дверь, – прохрипел Йохан. – Запри дверь на ключ.

Либби метнулась к двери – чуть приоткрыла ее, выглянула, убедилась, что коридор пуст, и затем закрыла и повернула ключ в замке.

Йохан обеими руками сильно нажал на затылок Готлиба, вдавливая, вминая его лицо глубоко в подушку.

Мгновение… А потом Готлиб закашлялся, и удушье словно привело его в чувство – он дернулся под руками Йохана и попытался высвободить лицо, нос, рот, попытался повернуть голову набок, чтобы дышать. Но Йохан ему этого не позволил. Руки его давили все сильнее и сильнее. Готлиб согнул руки в локтях, царапая пальцами простыни, пытаясь оттолкнуть от кровати. Ноги его сучили, комкая одеяло. Вот он снова дернулся.

Либби от двери бросилась к кровати как пантера. Она всем своим телом навалилась на ноги кузена, сковывая его движение, не давая вырваться из рук мужа.

Готлиб хрипел, тело его выгибалось. По простыням под его телом расползалось желтое пятно – он обмочился, задыхаясь.

– Крепче, – шипела Либби. – Ну?!

Йохан нажал, удерживая голову Готлиба в подушке, потом надавил коленом ему на спину. Пальцы Готлиба царапали простыню, в спальне запахло мочой.

И вдруг его тело разом обмякло.

Йохан все еще держал его, а затем резким жестом убрал руки.

Готлиб не шевелился. Йохан осторожно за волосы повернул его голову.

Глаза юноши остекленели. Он был мертв.

– Никто ничего не заподозрит, – прошептала Либби. – Никто ничего, никто, никто, никто… Уходим, быстро.

Они ринулись к двери – мгновение, и вот уже они идут по коридору.

Йохан Кхевенхюллер не мог описать свои ощущения. Ему казалось, что прошли годы и столетия. На самом деле они находились в спальне Готлиба всего несколько минут.

– Лихорадка, – прошептала Либби. – Он болел лихорадкой. Все подумают, что он умер от лихорадки. Йохан… Йохан, ты слышишь меня?

Он остановился.

– Иди к гостям. Мне надо привести в порядок платье. – Либби указала на свой кринолин. – Потом я буду в детской, у Франца. Все должно выглядеть как обычно.

Она повернулась и, шурша юбками, двинулась прочь. Лиловый лионский шелк издавал при каждом ее шаге звук, похожий на шипение змеи.

Йохан Кхевенхюллер направился в гостиную. Он шел медленно. К счастью, он не встретил в коридоре никого из слуг.

Подошел к закрытым дверям гостиной.

В этот момент он абсолютно забыл обо всем – о том, что там гости, что они заняты спиритическим сеансом, что там темно – все свечи погашены.

Он просто дернул створки белых дверей на себя, распахнул и…

Тьма.

И в этой тьме раздался испуганный женский голос:

– Я вижу! Дух! Дух явился! Пресвятая дева, спаси и помилуй нас, это дух! Это не мой муж Джузеппе!

Другая женщина начала истерически кричать:

– Отпустите мою руку!

– Кто здесь? – раздался напряженный голос Эмиля Ожье.

И только в этот миг Йохан Кхевенхюллер понял, что собравшиеся за столом видят его силуэт на фоне света, падающего из коридора.

– Господа, это я, – произнес он.

– Йохан? – воскликнул князь Фабрицио Салина. – Я сейчас зажгу свет.

Он воспользовался огнивом. Свечи вспыхнули в старинном бронзовом подсвечнике виллы Геката одна за другой.

Все, кроме князя Салины, по-прежнему сидели за круглым столом, но круг уже распался. Кузина Беатриче рыдала в голос, одна из ее кузин закрыла руками лицо, а другая мелко тряслась, словно в припадке. Эмиль Ожье выглядел бледным и встревоженным. У мадам де Жюн был какой-то странный отрешенный вид, словно она спала с открытыми глазами. Лучше всех держался князь Фабрицио Салина, хотя голос его дрожал.

– Йохан…

– Простите, я не хотел вас пугать. – Йохан подумал в этот момент: мертвецы, они выглядят как мертвецы. А как выгляжу я сам вот сейчас? – Я решил, что вы давно закончили сеанс.

– Вы явились в тот момент, когда мы услышали стук, – сказал Эмиль Ожье. – И сочли, что это был утвердительный ответ на наш вопрос: дух, ты здесь?

– Это не мой муж Джузеппе, – всхлипнула кузина Беатриче.

– Похоже на анекдот, – заметил князь Салина.

– Еще раз приношу вам свои извинения, я не хотел вас пугать. – Йохан уже взял себя в руки.

– Мы подумали, что это дух из ада, – срывающимся голосом возвестила кузина – старая дева.

– А это всего лишь я. – Йохан подошел к камину и начал зажигать свечи в канделябрах, отдернул штору на окне.

Ночь заглянула в гостиную виллы Геката.

– На сеансах чего только не бывает, – уже совсем иным тоном сказал Эмиль Ожье. – Анриетта, дорогая, с вами все в порядке?

– Все хорошо, просто отлично. – Мадам де Жюн, казалось, очнулась от забытья.

– Ну просто анекдот. Сюжет для литературного журнала «Послеобеденные чтения», – попытался свести все к шутке князь Фабрицио Салина.

И в этот момент где-то в недрах дома раздались женские крики. Истошно вопила горничная Франческа, призывая хозяев, а за ней и другие, поспешившие на зов слуги:

Несчастье! Какое несчастье! Молодой князь Готлиб…

В темном парке кричали белые павлины.

Сколько ни вглядывайся в темноту, их не увидишь в зарослях до самого рассвета.

А если закроешь глаза… вот так…

Йохан Кхевенхюллер закрыл.

Увидишь, услышишь, узнаешь, обретешь, потеряешь, убьешь лишь Лесного царя.

10 ноября 1863 года. Рим, вилла Геката

Никто ничего не заподозрил. Все подумали, что молодой князь Готлиб Кхевенхюллер скончался от лихорадки.

Заупокойная месса прошла в аббатстве Сан-Пьетро, расположенном недалеко от виллы Геката на Яникульском холме. Стоя на мессе в круглом храме Темпьетто сан Пьетро ин Монторио, воздвигнутом, по преданию, рядом с местом, где был распят апостол Петр, Йохан Кхевенхюллер думал о замке Ландскрон в Каринтии. О своем собственном замке.

О чем думала в эти дни жена Либби, он не спрашивал.

Свинцовый гроб с телом Готлиба поставили в склепе аббатства. Йохан поручил дворецкому нанять слуг для перевозки гроба в замок Ландскрон – сначала из Рима до Милана, а затем по новой железной дороге в Австрию. Готлиб, как последний представитель старшей ветви рода Кхевенхюллер, должен был упокоиться на кладбище предков в замке.