Игорь Игоревич положил трубку и повернулся, вспотевший, точно из бани вышел.
— Купил-таки!.. И всегда так… Со всех ног бежишь, думаешь, что правда…
— Да… — вздыхает приятель, чувствуя неловкость за оплошавшего друга. — Ну ты не расстраивайся, Игорь Игоревич. Бывает. Да и то сказать…
— Ну, еще бы! — говорит Игорь Игоревич. — Уж на что я не так просто брошусь на удочку, а и то не сразу даже голос узнал… Купил так купил!..
За урожай
— Стой! Стой! — закричал Липченок, выскочив из лесополосы. — Стой, Микола, кому говорят!
Задорожный затормозил.
— Подкараулил-таки я тебя, землячок! — обрадовался Липченок.
— Что такое? — Задорожный спрыгнул с трактора.
Огромный, в пышущем жаром комбинезоне, он казался вдвое больше Липченка.
— Отдохни маленько. Покури.
— Некогда раскуривать, — сказал Задорожный. Однако закурил. — Так за каким дьяволом тебя понесло в такую даль?
— Это все твоя кукуруза? — спросил Липченок.
— Звена моего. А что?
— Глаза завидущие! — пропел Липченок. Захарлал!
— У нас в звене еще и пшеничка есть, — довольный, отозвался Задорожный. — И подсолнухи. Тысяча гектаров всего.
— А сколько тыщ народу в колхозе? — сказал с хитрецой Липченок. — Что им делать, когда так землю загребать?
— Как что? На фермах дел сколько! А строительство развернулось! — говорил Задорожный. — А за садом ухаживать! В прошлом году с уборкой не управились, сколько гранклету и яблок пропало!
— Гранклет пропал? — Липченок на минуту задумался и стал поспешно обуваться. — Гранклету нельзя пропадать, это ты дело сказал. Гранклет — фрукта добрая. С гранклету такая штука получается, пальчики оближешь!
— Вон ты куда гнешь! — засмеялся Задорожный. — Не бросил, значит, своего?
Липченок стрельнул покрасневшими глазками, заныл, подтягивая голенище сапога:
— Рассохлись, проклятые. Прямо ноги отламываются!
— Сидел бы дома, старухе помогал, — смеялся Задорожный. — Зачем было тащиться по жаре?
— Я затем пришел, что сил моих нет смотреть, как вы над землей измываетесь.
— Как это измываемся? — обиделся Задорожный.
— А вот так! — кричал Липченок. — Сколько смотрю с горы, специально на Казачью влез, вы все гоняете трактора, джигитуете без головы. И так сушь стоит, а вы еще земли утрамбовываете!
— Не утрамбовываем, а рыхлим, батя. Чтобы не трескалась и влага не уходила. — Задорожный легонько подтолкнул Липченка к прицепу. — Глянь, какие рыхлители поставили, лапчатые.
— Нужно не землю ковырять, а делать, чтоб дождички шли.
— Что ж нужно делать? — сдержанно улыбался Задорожный. — Подскажи.
— Колдуна нужно поливать — вот что! — выпалил Липченок.
— Какого еще колдуна?
— Э… — сказал осуждающе Липченок. — Шемигона-то помнишь?
— Ну…
— Он же колдун был! Я-то знаю! Теперь нужно только крест расшатать и поливать с Урупа. Может, урожай спасем.
— Могилу поливать, что ли?
— Каждый день. И пойдет дождь, это я тебе точно говорю. Веками опробовано, ей-бо, черт возьми.
Задорожный разглядывал Липченка и не понимал, хочется ли ему засмеяться или заплакать.
— Обойдемся как-нибудь без этого.
— Бога за бороду не возьмешь! — крикнул Липчепок. — Руки коротки.
— Я, может, и не возьму, а вот Середа, тот возьмет. Вот он, Середа, сюда едет. — Задорожный показал на приближающийся «Беларусь». — Такую штуку готовит, что никакая засуха не возьмет нас. Техника!
— Ничего у вас не выйдет! — кричал Липченок. — Я, может, похлеще вас техникой занялся, такой аппарат сочинил, залюбуешься! Первак давал, куда там! А и то ничего не вышло. Хивря топором порубала. Ей-бо, черт возьми!
— Порубала? — захохотал Задорожный, вытирая слезы.
— Не пожалела, вражина, теперь хоть плачь.
— Вот с этого бы и начинал! — закатывался Задорожный. — Мол, хоть плачь. А то крутишь-вертишь…
Липченок опять опустился, опять заскрипел суставами, переобуваясь.
— Поразворошили землю, грудка уже залезть успела, спасу нет — давит. — Переобувался он на этот раз быстро и подхватился злой. — А ты не регочи! Ото и твоим тракторам то будет, что моему аппарату. Обидятся люди, что не выйдет урожай, и все порушат!
Задорожный не мог слова сказать — зашелся в кашле. Папироса выпала из рук.
— Что у вас тут происходит? — крикнул Середа, остановив по соседству трактор.
— Да вот… Со свояком беседую…
— А что ему нужно?
— Не знаешь что!
— А! — Середа включил передачу. — Гони его отсюда!
— Как гони? — вскинулся, побежал к Середе Липченок. — Кого гони? Да я тут, где ты разъезжаешь, в девятнадцатом атамана с Отрадной сразил! Дед твой, Пантюха, руку перед строем жал, а ты — гони? Не сбросили бы с Казачьей Пантюху беляки, он бы тебе показал!
Середа не стал слушать, тронул, облако пыли накрыло Липченка.
— Будь другом, Микола, уважь! — вернувшись, взмолился Липченок. — Я — одна нога здесь, другая — в Отрадной. Не успеешь круг сделать, а я уже тут буду. За урожай выпьем.
— Урожай нужно делать, дед.
— Так будем делать… — Липченок теребил механизатора за комбинезон, желая разжалобить. — Посуди сам, какая мне радость на старости лет.
— Того и стараемся, чтоб была радость. — Задорожный, уже направился к трактору, поглядывая на часы.
— Неужто забыл, как я тебе в крынке молока приносил? Вот такусенький был, до колеса не дотянешься. Трое вас осталось, сирот, а я и чуреки носил…
— Помню все, дедушка! Потому и стараюсь. — Задорожный поднялся на трактор, всмотрелся в степь: в сиреневой дымке трепетали, переливались рябящие ряды кукурузы, уходящей к Урупу, под Казачью. — Палит-то как!
— Микола! — звал Липченок.
— Занялся бы чем-нибудь путным, дедушка!
— Ну, погоди, своячок! — угрожающе и жалостно прокричал Липченок. — Я займусь! Я еще так займусь, что ты от меня не отвертишься!
— О, вымахала! — воскликнул Липченок, появляясь на поле месяца через два так же неожиданно, как и первый раз. — Чуть не заблудился, пока нашел вас, землячки! Как черт меня кружит, вот эта кишка только и спасла. — Липченок пнул сапогом шланг, ведущий к трактору, сел, начал переобуваться, поглядывая на механизаторов. — Теперь вы от меня не отвертитесь за такой урожай!
— Ничего будет урожай, удалась кукуруза, — сказал Задорожный. — Но и тебе повысили пенсию. Повысили же?
— Что ты! На целую литровку, ей-бо, черт возьми! — закричал Липченок. — На радостях в Отрадной хватил, и такая поэзия в голову пришла: смастерил аппарат для гранклета. Не распознать, что самогонный. Хивря — и та не разнюхала: кастрюля с виду, вроде пойло подсвинку варю. Радуется старуха, в огороде песенки поет. А поросенок юзжит. Потому я и в ус не дую, потягиваю себе первачок, пока не свалюсь. Во! — И заключил грустно: — Предала меня из-за этого удовольствия жинка, не долго тешился.
— Предала?
— У самой не хватило тямы раскрыть мою хитрость, Ваську Чайника, уполномоченного, накусикала.
— Забрал?
— Из Отрадной пришел, не поленился! Да мало показалось вреда учинил, он еще и председателя подкрутил, чтоб пенсию старухе выдавали. Обидел кругом. Теперь одна надежда на вас.
— Дай ему, Коля, на сто граммов. Пусть уходит скорее, — повиснув на колесе, хохотал Середа. — Не даст работать!
— На сто граммов? — воскликнул Липченок. — В кого же ты такой жадюга уродился? Ста граммами твоими и воробья не напоишь, не то что меня! Вы уж как следует! Даром я вам воду из Урупа таскал?
— Какую воду? Когда? — спросил Задорожный.
— А тогда, когда сушь стояла. У меня и свидетели есть, видели, как я надрывался. Вы тут на своих тракторах гарцевали, а я Шемигона поливал. Чуть Уруп не вычерпал, — врал безбожно Липченок. Ни в бога, ни в черта он давно не верил. И выпить не хочет, а куражится над собой и над людьми. Разыгрывает. — Для вас старался. Чтобы дождички шли.
