Шинель мотнулась по хате, рассевая леденящие брызги. Тонкие пальцы пробежали по пуговицам.
— Сейчас вернусь. Распоряжусь только.
Хлопнула дверь.
Стало тихо и душно. Упавшие с шинели капли горели на руках.
Данила Тимофеевич не слышал, как подступила старуха.
— Слышь, Тимофеич? Ты заметил, какое у него лицо? Ей-богу, как смерть.
— Выдумываешь, старая! Досаждаешь тут! — вскипел Данила Тимофеевич. — И без тебя тошно.
Прошел в другую половину хаты, в сумрачную комнату, где жарко дышала духовка. Сел у отпотевшего окна. Руки жгло еще сильней. Он больно смял бороду.
По стеклам окна, как слезы, медленно стекали капли. Вокруг дырявого цветочного чугунка на источенном шашелью подоконнике собралась вода. Калачик, прихваченный морозцем, наполовину завял. Его листочки шевелились и опадали даже от дыхания. Данила Тимофеевич сжал бороду до слез.
— Как же это так получается?..
Только теперь он почувствовал, какая бездна между ним, Данилой Тимофеевичем, и сыном. Вот и родной, одна кровь, и жалко — не жил бы! — а все-таки чужой. Хуже, чем чужой. Хуже, чем враг. Лучше бы он и не выбивался в люди. Лучше бы крутил где-нибудь хвосты быкам, чем так рушить надежды. Целый век свой лелеял Данила Тимофеевич мечту, что все-таки пойдет хозяйство в гору. Сам темным остался (разве батракам было до учебы?), зато сыну свет открыл. Верил в свою звезду. И вот, выходит, нет его звезды.
«Побежал! — злорадно рассуждал Данила Тимофеевич. — А зачем, спрашивается? Даже не поел как надо. Как же тут не согнуться? А куда побежал? Спасти овец от волков? От каких волков?»
На улице уже таял снег. Гребни хат, видно в окошко, посерели от пара. Уставились из сугробов черные столбы. Слышалось, как хлюпали ногами прохожие. И у Данилы Тимофеевича хлюпали глаза.
В окошко завернуло солнце. Растеклось красным пламенем по стеклам. Держалось долго. И на это пламя надвинулось что-то, точно дым.
— Данила Тимофеевич, слышите? — прошумел дым. — Сына вашего в больницу отправили! Упал на дороге!
Данила Тимофеевич не успел ничего разглядеть. Дым скользнул с окна. Превратился в звук шагов, потрясающих пол, стекла, цветы. Посыпались листочки. С подоконника сорвалась грязная струйка, жгуче кольнув руки. Данила Тимофеевич вскочил. Воткнул свою бородку в калачик и сквозь колышущую пленку в глазах увидел за плетнем черное мелькание: приходил кто-то…
— Упал на дороге, — точно услышал Данила Тимофеевич отделившийся собственный голос. — Да что ж это?..
Сорвался. Сшибся в дверях, разделяющих хату, со старухой.
— Ты слышал? — дохнула на него огнем старуха. Данила Тимофеевич отпихнул ее. Опрометью кинулся из хаты. А на пороге точно дернул его визг Кучмана. Он споткнулся. Падая, встретился с надвигающимися на него глазами в луже, образовавшейся снова. Глаза его, Данилы Тимофеевича, а казались глазами Кучмана. Рядом с ними отражалась хата и почерневшие бревна…
— Это што визжит? — опять опалил крик старухи. — Чи с ума мы сходим?..
Ох, горько Даниле Тимофеевичу! Как горько!
Рядом с ним, в луже, качалось небо, весеннее, синеглазое, безоблачное, как улыбка сына…
1960
Звонки
Ну, на самом интересном месте перебивают!
— Если не Виталий Витальевич, меня нет, меня нет… Людочка, меня нет…
— Знаю, знаю, Игорь Игоревич. Усвоила, ля-ля, ля-ля…
— Тсс… — замирают в кабинете.
— А кто спрашивает? — интересуется Людочка. — Ля-ля… Железнов? Товарищ Железнов? Игоря Игоревича нет, угу, та-ра-ра…
— Умница! Чудо-секретарша! — перемигиваются Игорь Игоревич и приезжий дружок. — Что надо!
— Игорь Игоревич где? — Людочка трогательно ожидает подсказки. — Он уехал куда-то… Мало ли что секретарь! Уехал и все, он мне не докладывает.
— На ферму уехал, — подсказывает Игорь Игоревич.
— На ферму уехал. На какую? — Людочка знаками умоляет подсказать. — Сейчас вспомню…
— Да любую назови. На первую! — морщится Игорь Игоревич.
— Любую назвала и все! — морщится и приезжий.
— На первую уехал, на МТФ, — исправляет свою оплошность Людочка и смотрит: так ли добавила?
Те кивают: «Так, так».
— Так я с первой МТФ звоню. Его здесь нет, — слышится в трубке.
— Ну и что ж что нет? — не теряется Людочка. — Значит, он еще не приехал. Или уже уехал.
— Умница! Молодец! — восхищаются приятели.
«А когда он будет у себя?» — в трубке.
— А это вы у него спросите, товарищ Железнов! Ля-ля… — Людочка сердито бросает трубку. — Надоел этот Железнов! Ля-ля…
— Ай, Людочка! — восхищается приезжий. — С такою можно работать.
— Замечательная помощница! — подтверждает Игорь Игоревич. И смеется: — Этот Железнов уже третью неделю звонит. Я ему пообещал электрический двигатель: что-то там придумал для птичника, внедрить хочет. Только дудки ему! Потому что свинья порядочная. На собрании так и норовит ущипнуть. Так и норовит! Чую, под меня роет яму, на ромбик надеется…
— Такого утопить мало, а не то что дорогу давать, — говорит приятель.
— Дорогу? Только через мой труп! — грозно заверяет Игорь Игоревич. И, вспомнив, веселеет: — Ну-ну, что ж дальше было? Досказывай.
— У, что дальше было! — веселеет и рассказчик. — Сели мы, значит, за столик. Справа — она. Он — напротив. Я распечатываю.
И тут опять перебивает звонок.
— Меня нет, меня нет, — предупреждает Игорь Игоревич. — Если не Виталий Витальевич, меня — нет…
— Ля-ля-ля-ля… Знаю, знаю, зна-а-аю… Запом-пом-помнила… — Людочка зажимает трубку, шепчет таинственно: — Какая-то женщина! Игорь Игоревич, женский голос!
— А кто, спроси, — переживает Игорь Игоревич, весь напрягаясь.
— Ты, брат, тоже не теряешься, — смеется гость. — Молодец!
— Бывает! — скромно вздыхает Игорь Игоревич.
— Ля-ля-ля-ля… Ало! Как вас… назвать? Вера? Знакомая? Сейчас посмотрю. У него совещание было. Может, здесь еще. — Людочка опять зажимает трубку. — Говорит, знакомая Вера.
— Вера? — Игорь Игоревич морщит лоб. — Вера… Неужели та? Да нет, не должна. Вера! Подожди, Людочка. А не подсвистывает эта Вера? Павловский, тот говорит женским голосом, как артист. Я ему сеялку обещал. Ту, что Виталию Витальевичу снарядили. Ну-ка спроси что-нибудь, Людочка, а я послушаю голос…
— Ало! А у вас есть время подождать его? — Людочка, сияющая, довольная собой, подставляет трубку Игорю Игоревичу.
В трубке: «Конечно, подожду, он мне очень нужен».
— Бросай! Бросай! Нет его! — замахал руками Игорь Игоревич.
— Нет, говорят, его. Искали, не нашли.
Когда растерянная Людочка положила трубку, Игорь Игоревич разразился смехом:
— Уже и этот научился женским голосом говорить, Железнов! Слышите? Железнов научился говорить женским голосом. «Конечно». «Очень, очень». Провести меня вздумал! Да я его «очень» за тыщу километров узнаю.
Насмеявшись вволю, дав так же насмеяться и приятелю, и Людочке, Игорь Игоревич становится торжественно серьезным:
— Меня не так просто провести!
— Да, — соглашается собеседник. — У тебя талант!
— У меня на всякий талант талант! — поощренный, любуется собой Игорь Игоревич, но не забывает и товарища: — Так досказывай, что же дальше…
— А! — вспоминая, закатывается друг. — Раскупориваю я, значит…
Но опять звонит телефон, самого интересного не дает досказать, проклятый!
— Ну, дорогой, у тебя от звонков с ума сойти можно!
— Не говори! От одного отобьешься, тут другой, — вздыхает Игорь Игоревич. — Но это не иначе мой клиент. Не иначе Виталий Витальевич. Он обещал груш привезти. У них там груши — мед!..
Но Людочка протягивает трубку, испуганно округляет глаза:
— Из райкома. Вас.
— Из райкома? Меня? — Игорь Игоревич подхватывается, как от удара, ловит трубку дрожащей рукой: Слушаю. Да, здесь. Никуда. Я ведь отчет делаю. А что вы хотели? Что?.. Железнов? Это Железнов говорит?.. Ну, знаешь… Очень рад, очень рад… Что? Секретарша?.. Ну она же не знала, по какому делу, милый!.. Я же готовлю отчет, не хотела беспокоить… Да, да… Заезжай. Двигатель? Конечно, есть! Ну, зачем сразу в райком, милый?.. Я же сказал… Заезжай. Заезжай…
