Он мягко похлопал Николаидиса по плечу.

— Я уверен, скоро сюда вернутся священнослужители, — сказал Паппас, на сей раз не добавляя своего обычного "специально для глупцов, которым они нужны".

Великая церковь была достаточно большой, чтобы внушить ему если не почтение, то, по крайней мере, уважение.

— Мне не нужен священник, — охваченный чем-то, напоминающим религиозный экстаз, Николаидис раскачивался взад и вперед. — Господи помилуй, Христос помилуй, Господи…

А потом Яннис Паппас, добрый марксист, перекрестился — и даже не постыдился этого. Все пространство вокруг внезапно затопил волшебный свет, который был повсюду — в мраморе пола, в воздухе, везде; свет, который одновременно напоминал излучение люминесцентной лампы и нерукотворную энергию Бога, которого его рациональный ум отвергал. Но даже в самый разгар чуда сержант был достаточно рационален, чтобы сомневаться в своей вменяемости. Паппас схватился за свою винтовку — она стала якорем, привязавшим его к миру, который он понимал.

Затем волшебный свет медленно погас. Человек выступил вперед из столба света; человек с мечом.

На какое-то мгновение Константин Палеолог даже не понял, что в окружающем его мире что-то изменилось. Возможно, его уши раньше приспособились к переменам, чем глаза. Он узнал звуки битвы; так могут кричать только раненые люди. Но кое-что заставило его удивиться. Откуда турки взяли столько огнестрельного оружия? Император наверняка знал, что эти ружья, грохочущие снаружи, не могли принадлежать его людям.

Его люди.… Где его люди? Куда подевался этот трусливый священник, с которым он только что разговаривал? И кто эти четверо чужаков, которые стоят перед ним с побледневшими лицами?

Это солдаты, сразу понял император, никаких сомнений — пусть даже они не похожи на тех солдат, которых он когда-либо видел. Он понял это не потому, что видел их странные шлемы, их необычные рубашки и штаны цвета травы и грязи, или странное оружие, которое трое из них сжимали в руках (четвертый стоял на коленях, и его оружие лежало на полу рядом с ним). Неважно, как они были напуганы, но они не сломались и не побежали. Они только смотрели и ждали, что он будет делать. Это и делало их солдатами.

— Кто вы такие? — требовательно спросил император. — Вы турки или ромеи?

Солдаты в замешательстве переглянулись; тот, что стоял на коленях, перекрестился.

— Ромеи! — радостно воскликнул Константин.

— Сержант Яннис Паппас, Греческая Армия, — представился один из странных воинов с еще более странным акцентом — отрывистым, торопливым, невнятным. Но это был греческий язык! — А кто (тут солдат произнес слово, которое Константин не слышал прежде, но оно звучало как известное ему турецкое ругательство) ты такой и откуда взялся?

— Константин, — с гордостью отвечал он, — Император и Самодержец ромейский, прямой наследник первого Константина, Великого, моего тезки, а через него — императора Августа, который правил державой римлян, когда сам Христос ходил по земле.

Один из солдат внезапно завопил что-то нечленораздельное и бросился прочь из храма. Паппас и солдат рядом с ним закричали на беглеца, но парень даже не подумал остановиться. Сержант вскинул винтовку, прицелился в убегающего дезертира, но тут же опустил оружие и пожал плечами.

— Будь я проклят, если стану винить его, — услышал Константин его бормотание.

Солдат, все еще стоявший на коленях, поднял глаза, чтобы посмотреть на Константина, но тут же опустил их, как только его взгляд встретился со взглядом императора.

— Христос, помилуй нас, — пробормотал он, крестясь снова и снова. — Это Marmaromenos Basileus! — добавил он, и другие присутствующие услышали его слова.

— Кто? Что? — одновременно спросили Константин и Яннис Паппас.

— Поднимись с колен, Георгий, и рассказывай, если ты что-то знаешь об этом, — добавил Паппас.

— Мраморный Император, — повторил Георгий, поднимаясь на ноги. — Разве ваша бабушка не рассказывала вам об этом, сержант? Последний император, который погрузился (моя бабушка говорила, что в стену, но это не верно) в мраморный пол Святой Софии в тот самый день, когда Город пал. Он не должен был вернуться обратно, пока…

— …Константинополь снова не окажется в руках христиан, — вмешался Константин. — Об этом была моя молитва. — Теперь была его очередь осенить себя крестным знамением, медленно, смиренно, со всем почтением к полученному дару. — И Господь услышал меня. Как долго я спал?

— Пятьсот пятьдесят лет, — мягко сказал Георгий.

— Ты, должно быть, шутишь! — изумился Константин и машинально ощупал себя. — Нет, не шутишь. Я вижу, что нет.

Императору показалось, что от божественного дара повеяло холодом. Прошла целая эпоха, пока он пребывал в забвении. Неудивительно, что эти люди выглядят и говорят так странно! Константин перекрестился снова.

— Бабушкины сказки! — Паппас попытался вложить в свои слова как можно больше презрения, но обнаружил, что это не так легко сделать, когда император Византии стоит прямо перед ним.

— Сержант, что мы будем с ним делать? — тихо спросил Тасо Киапос.

Это был хороший вопрос.

— Дай мне подумать, — сказал Паппас, и это означало, что у него нет хорошего ответа. Он смотрел на Константина Палеолога, и ему хотелось верить, что этот человек — сумасшедший, безумец; что он совершенно случайно нацепил древнюю кольчугу; что он совершенно случайно забрел в Святую Софию в разгар сражения; и что этот безумец действительно верит в то, что он император и самодержец ромеев. Сержант покачал головой. Проще было поверить, что этот человек действительно тот, за кого себя выдает, чем в совпадение всех этих случайностей.

— Господин, — Георгий Николаидис обращался не к своему командиру, а к императору. — Господин, теперь, когда Всевышний вернул вас к нам, как вы собираетесь поступить?

— Возьму то, что принадлежит мне по праву, — немедленно ответил Константин, как будто ни о чем другом не думал. Скорей всего, так оно и есть, решил Паппас.

— Возьму власть в свои руки, — продолжал император, — во славу Господа, Который позволил мне увидеть этот день. Не сомневаюсь, что властелин, который правит вами сейчас, немедленно уступит свой трон, как только узнает о моем чудесном возвращении.

Паппас живо представил себе картинку: министры социалистического правительства в Афинах простираются ниц перед византийским императором. Он начал было смеяться, но смех застыл на его губах. Даже теперь, два поколения спустя, слишком многие из его соотечественников жаждали получить царя; и еще больше было тех, кто являлся, как Николаидис, добрым сыном православной церкви. В конце концов, Константина услышат, к нему прислушаются.

Ничего хорошего в этом не было. Социалистическая Греция нашла много общего с Советским Союзом, и две страны смогли работать вместе. Греция, взбудораженная потенциальными сторонниками Константина, перестанет быть привлекательным союзником. И это может навести русских на мысль заявиться в Грецию, чтобы "оказать помощь в восстановлении порядка". И, между прочим, византийские императоры, как знал Паппас из прочитанных книг, были действительно самодержцами — еще более радикальными в своем авторитаризме, чем проклятые Черные Полковники.

— Над нами нет одного властелина, — ответил сержант императору. — В наши дни Греция стала демократией.

— Демократия? — Константин использовал то же слово, что и Паппас, но понял его по-другому. — Власть толпы, власть черни? И как долго вы страдаете от этого?

— Свыше тридцати пяти лет, — поведал Паппас.

"Да он гордится этим!" — подумал император. Константин был потрясен. В эпоху гражданских войн, за сотню лет до его царствования, кучка фанатиков захватила власть в Салониках, но они сумели продержаться всего несколько лет. Какая толпа может править государством так долго, что юноша успевает превратиться в дедушку?